Обратной дороги нет (cборник), стр. 79

Третьего марта 1941 года Никифоровы нанесли визит Пеевым. Женщины увлеклись в гостиной обсуждением весенних мод, а их мужья уединились в кабинете. Закурили. Молчали. О безделицах говорить не хотелось. А о главном, о том, что тревожило… Давненько они не открывали друг другу душу.

Первым прервал молчание Александр. Он подошел к полке, снял томик в сафьяновом переплете, перелистал.

— Слушай:

— Наша юность… — после паузы задумчиво проговорил Никифор. — Юнкерское училище — и ты, наш трибун… А теперь у нас уже виски белые…

— Зато не только романтические мечтания, но и возможность помочь родине, — прервал его Александр. — Мы давно не говорили с тобой откровенно. Скажи: как ты относишься к тому, что войска Гитлера в Софии? Ты хочешь, чтобы Болгария вместе с Германией начала войну против России? Ответь честно, Никифор. Или ничего не говори.

Генерал задумался. Потом сказал:

— Я отвечу, Сашо… Присоединение Болгарии к фашистской оси — преступление против нашего народа, против всего славянства. Война же против России приведет Болгарию к третьей национальной катастрофе — более страшной, чем две пережитые.

— Я был уверен, что ты ответишь именно так, — кивнул Пеев. — И я уверен, что ты понимаешь: именно планами нападения на Советский Союз продиктована политика Гитлера на Балканах. Фюрер готовит себе выгодный плацдарм.

— Пожалуй, так.

— А теперь самое главное. — Александр пристально посмотрел на друга. — Мы должны сделать все, что в наших силах, чтобы расстроить планы Гитлера и царя Бориса.

— Мы? Ты и я? Разве это в наших силах, Сашо?

— По крайней мере, мы можем держать Советский Союз в курсе всех военно-политических событий, которые происходят в Болгарии, сообщать о происках фашистской Германии. Это, Никифор, в наших с тобой силах!..

Генерал Никифоров без колебаний согласился помогать Пееву. Словно бы разом вырвалось на поверхность то, что долго и насильственно сдерживал в самом себе: ведь он видел и сознавал, что в Болгарии попирается национальная гордость, что царь и профашистское правительство душат свободу. Он лучше многих понимал: страна неотвратимо приближается к краху… Да, от решения, которое он принял, зависят его положение в обществе, карьера, благополучие семьи, сама его жизнь. Но что значит все это по сравнению с судьбой Родины? Он — солдат. Не царя, а своего отечества…

Знание обстановки, участие в заседаниях высшего военного совета, обширные связи среди генералитета и во дворце помогали ему быстро находить ответы на вопросы, которые интересовали Пеева. Как развивается болгаро-немецкое военное сотрудничество? Где дислоцированы германские войска в Болгарии и на всем Балканском полуострове? В каких направлениях они передвигаются? В чем суть переговоров правительства с Берлином? Каковы планы царя в связи с присоединением Болгарии к пакту агрессивных держав?

Пеев и Никифоров встречались, как и прежде, нечасто: за столиком сладкарницы на углу у Городского сада или во время прогулок по Софии. Иногда адвокат являлся в служебный кабинет генерала в судебном отделе: мол, пришел по делам своих подопечных. В наиболее срочных случаях они использовали для передачи сведений связных — своих жен и жену радиста Попова.

Вскоре Пеев сказал Никифорову, что Центр утвердил его членом группы. Отныне его псевдоним — Журин.

Тринадцатого июня 1941 года генерал Никифоров явился на доклад к министру. В приемной его остановил адъютант:

— Вам придется подождать. У министра германский посланник.

Наконец дверь кабинета распахнулась. Михов проводил Бекерле до машины. Вернулся, пригласил Никифорова. Его доклад слушал рассеянно. Лицо его было озабоченным. Прервал на полуслове:

— Все это малозначительно. Приближаются куда более важные события.

— Какие события? — стараясь не проявлять чрезмерного интереса, спросил Никифоров.

— Только что Бекерле сообщил мне решение фюрера: Германия начнет войну против России в конце этого месяца. — Министр встал из-за стола, нервно заходил по кабинету. — Все приготовления завершены. Нападение произойдет по всей линии сухопутной границы, а также с воздуха и с морей. — Он перевел дыхание и бодро добавил: — Фюрер убежден, что это будет блицкриг. Война завершится полной победой за три недели. — Замолчал. И вдруг спохватился: — Вы понимаете, что это сугубо секретная информация. Но я так взволнован, что не мог не поделиться с вами!

Никифоров не стал продолжать доклад. Собрав бумаги в папку, он поспешил к выходу.

В тот же вечер станция на улице Царя Самуила вышла в эфир по запасному, аварийному каналу связи. На этом канале операторы в Центре дежурили круглосуточно.

8

28 апреля 1943 года, поздно вечером, уже после того как генерал Никифоров вернулся со службы, он был снова срочно вызван в министерство.

В голосе дежурного офицера, хотя и звучал он с обычной почтительностью, Никифорову почудилось что-то недоброе. Предчувствие? Возможно. Но не только… Он понял, что кольцо сомкнулось, уже тогда, когда услышал в зале заседаний высшего военного совета произнесенное Стояновым имя: «Журин». До того момента псевдоним Никифорова был известен в Софии только двоим — ему самому и Пееву. Отныне он стал известен и врагам. Генерал не заблуждался относительно возможностей германского абвера и гестапо, болгарской военной контрразведки.

От дома Никифорова до военного министерства было недалеко. Обычно генерал проделывал этот путь пешком. На этот раз он вызвал свою машину. Приказал шоферу сделать большой круг по городу и не гнать. Черный «мерседес» неторопливо плыл по вечерним улицам Софии, Они были неярко освещены, заполнены народом. В толпе много военных. Много немцев. То и дело попадаются на костылях: раненые из госпиталей, занявших большинство школьных зданий. За окнами ресторанов, за столиками — тоже военные. Немцы…

Никифоров любил свой город. Пусть его София не в пример другим европейским городам не претендует на призовое место «второго Парижа», пусть она кажется чужеземцам провинциальной — ему она дорога, для него она прекрасна. Башни минаретов в гаснущем небе, мерцающие купола собора Александра Невского, ленты розариев вдоль тротуаров… Розы на улицах Софии цветут с ранней весны и до первых заморозков. Их веселая пестрота и сладковатый аромат — примета города. Такая же, как громоздящаяся над Софией гора Витоша… Генерал приказал шоферу повернуть к университету, проехать мимо парка. Справа выступил памятник — бронзовый всадник. Да, как Витоша, как розы — примета Софии, запечатленная в памятниках, в названиях улиц, в самом сердце города, — благодарная любовь к русским «братушкам», принесшим болгарам освобождение…

В зеркальце, прикрепленном над лобовым стеклом кабины, Никифоров увидел отражение машины. С притушенными фарами она следовала за его «мерседесом». Машина двигалась в некотором отдалении, тоже не быстро, но неотступно. «Следят? Может быть… — с фатальным спокойствием подумал он. — У всякого дела есть свое начало, есть и конец. Грех сетовать на судьбу. Сам сделал выбор. Да и успел не так уж и мало за эти полных два года…»

Он стал припоминать, что именно успел, как бы подводя итог.

Генерал перенесся мыслями к событиям двухлетней давности. Он восстанавливал их в хронологической последовательности.