Путь зла. Запад: матрица глобальной гегемонии, стр. 90

Очевидно, в те суровые времена извести племя менял не удалось, и то, что столько столетий считалось в Европе страшным грехом, в середине XIX века было благосклонно разрешено [172], а в XX веке превратилось в добродетель.

Но были ли так глупы ветхозаветные мудрецы «избранного народа», запрещавшие отдавать «в рост брату твоему ни серебра, ни хлеба, ни чего другого, что можно отдавать в рост», или неистовый Лютер, призывавший колесовать тех, кто живет за счет ссудного процента? Сомнительно. Вероятней всего, они хорошо знали, что рост денег под проценты (точнее, под «сложные проценты») происходит по экспоненте, и с его скоростью не может сравниться никакой другой тип роста. Как заметил немецкий экономист М. Кеннеди, в природе такой рост, как правило, происходит там, где болезнь и смерть. Например, экспоненциальную динамику роста имеют клетки рака. Сначала рост происходит медленно. Из одной клетки развивается две, из двух — 4, потом 8, 16, 32, 64, 128… т.е. темп роста постоянно ускоряется.

То же самое касается кредитов под так называемые сложные проценты (compound interest), выплачиваемые на любые ранее выплаченные проценты, а также на основную сумму, взятую в долг. При взимании 3% годовых вложенная сумма возрастет в два раза через 24 года, при 6% — через 12 лет, при 12% — через 6 лет. Никакая экономическая деятельность не может дать подобной прибыли, так как способна развиваться лишь в рамках линейного роста.

Данную особенность ссудного процента иллюстрирует известная притча о персидском царе. Он был в таком восторге от шахмат, в которые его научил играть один мудрец, что пообещал тому выполнить любое его желание. Мудрец оказался человеком, осведомленным в математике, и попросил царя в качестве вознаграждения положить на первый квадрат шахматной доски одну хлебную зернинку, а на каждый следующий в два раза больше, и то количество зерна, которое получится в итоге, отдать ему. Сначала царь обрадовался такой скромной просьбе, но потом понял, что во всем его царстве не хватит зерна, для того чтобы удовлетворить просьбу мудреца. Как заметил М. Кеннеди, его общее количество составило бы 440 мировых урожаев, собранных в 1982 году [55].

Вышеизложенная арифметика достаточно проста даже для ученика начальных классов средней школы, но тем не менее институт взимания ссудного процента продолжает существовать, и благодаря ему миллиарды людей становятся с каждым годом беднее в пользу нескольких сотен «избранных» семей, чья алчность и воля к власти не знает границ.

Огромный, постепенно увеличивающийся разрыв между первыми и вторыми был вынужден констатировать один из наиавторитетнейших социологов Запада Мануэль Кастельс — «новая система характеризуется тенденцией возрастания социального неравенства и поляризации, а именно — одновременного роста верхушки и дна социальной шкалы» [57, с. 499]. Как следствие этого: «Основная масса родовой рабочей силы не имеет постоянного места работы, циркулируя между различными источниками занятости (которая носит главным образом случайный характер). Миллионы людей постоянно находят и теряют оплачиваемую работу, часто включены в неформальную деятельность, причем значительное их число вовлечено в низовые структуры криминальной экономики. Более того, потери стабильной связи с местом работы, слабые позиции работников при заключении контрактов приводят к более высокому уровню кризисных ситуаций в жизни их семей: временной потере работы, личным кризисам, болезням, пристрастию к наркотикам/алкоголю, потере сбережений, кредита. Многие из этих кризисов связаны друг с другом, порождая спираль социального исключения…» [57, с. 499–500].

Таким образом, все сферы человеческой жизнедеятельности в западном обществе оказались в рамках тотальной системы финансовой экспроприации. Что бы ни делал человек, чем бы ни занимался, он обязательно отдает определенный процент своих средств неизвестным творцам этой системы. Так крепнет могущество транснациональной олигархии.

Подобная ситуация прежде всего связана с тем, что финансовая сфера является полностью закрытой и самодовлеющей. Группы, определяющие ее функционирование, лишены контроля как со стороны государства, так и со стороны общества. Более того, как государство, так и общество оказались в их постоянно крепнущей власти. В связи с этим Томислав Сунч замечает: «Сегодня большая иллюзия либеральной демократии состоит в том, что последняя не исходит более из народной воли, но противопоставлена народу. В современной большой политике сами массмедиальные персоны политического класса намного важнее, чем их же политические решения (синдром матери Терезы и леди Дай); истинное средоточие власти находится где–то в иных местах, часто — в анонимных центрах финансового капитала. Нынешняя либерал–глобальная пантомима зависит от крупных финансовых групп. Это типичная «вуду–политика», — как отметил один левый французский писатель. Подписывающие чеки делают и большую политику (Christian de Brie, Le Monde diplomatique, Mai 1997). В особенности в Америке крупные и влиятельные политики управляются с Уоллстрит — как, к примеру, сенатор Альфонсод'Амато или министр финансов Роберт Рубин, сам происходящий с Уолл–стрит (Serge Halimi, Le Monde diplomatique, Mai 1997)» [58].

БИТВА ЗА ФЕДЕРАЛЬНЫЙ РЕЗЕРВ

В традиционном обществе отношение к деньгам никогда не выходило за рамки их функционального назначения. Они всегда были не более чем связующим звеном между покупателем и продавцом. И лишь в руках людей с определенным психотипом деньги обретали несвойственную им роль, превращаясь в инструмент власти, при помощи которого они подчиняли своей воле целые народы.

Небольшие сообщества менял, объединенные мощным корпоративным духом, особой иерархией ценностей и специфическим образом жизни, присутствовали во всех обществах, где существовали денежные отношения. Они занимали свою нишу в социальной и хозяйственной жизни страны и не представляли для нее угрозы, если удерживались государством в рамках четко обозначенных норм и правил, которые принуждали их соблюдать общественные интересы. Образно говоря, в условиях традиционализма менялы были некой колонией бактерий, чья деструктивная активность подавлялась духовными императивами нации, в среде которой они находились, выступавшими в качестве своеобразной иммунной системы, проявляющей себя в жестких запретах на определенные виды деятельности. С разрушением же традиции возникала психологическая и социальная среда, в которой небольшие касты менял, обретая полную свободу действий, со временем превращались в невидимую, но грозную силу, «пожирающую» изнутри общественный организм.

Деньги являются благом для народа, если государство не утрачивает над ними контроль. Но когда по каким–то причинам деньги концентрируются в руках частных лиц до уровня монополии, а их ценность в сознании людей преодолевает границы собственного функционального предназначения, становясь сверхценностью, они превращаются во всесокрушающее оружие, при помощи которого менялы подчиняют себе общество.

В качестве иллюстрации этого можно привести библейскую историю о том, как Иисус изгнал менял из Храма. Будучи подданными Римской империи евреи, в соответствии с установленными правилами, не могли платить храмовый сбор деньгами с изображением римского императора, покорившего «богоизбранный народ». Поэтому плата принималась только половиной шекеля, на котором отсутствовал ненавистный им лик кесаря. Поэтому данная монета обрела ценность, превосходящую ее функциональное предназначение, так как без нее верующий не мог совершить одно из главных проявлений «цдаки» [173] — пожертвовать деньги на нужды Храма. Так как «богоугодной» монеты было мало, потребовались услуги менял, которые ее концентрировали в своих руках, а затем предоставляли для обмена правоверным иудеям. Установив таким образом монополию на нее, они получали колоссальную прибыль. Кроме того, невероятно возросло их влияние среди евреев, ведь возможность исполнения религиозного долга (цдаки) оказалось в полной зависимости от менял.