Перехлестье, стр. 35
Дэйн очнулся и некоторое время смотрел в черный закопченный потолок. Теперь он точно знал, что именно тут произошло, и недобрая улыбка скользнула по твердым губам. Василиса – самоуверенная стряпуха из «Кабаньего пятака» – и не догадывалась, какую шутку сыграла с ней судьба…
Хищная усмешка сползла с лица мужчины, когда его взгляд остановился на скорчившейся у двери фигурке. Изможденное бледное лицо, израненные руки со следами незаживших порезов и ссадин, заношенное темно-синее платье, состоящее, казалось, из одних заплат. Серый плащ с черным от пыли и грязи подолом, с длинным измятым капюшоном и кожаный шнурок на шее, скрывавшийся под одеждой…
Вот спящая зашевелилась, почувствовав пристальный взгляд, и на дэйна уставились испуганные глаза цвета грозового неба.
– Ты… – выдохнул палач магов. – Нет!
Ресницы ее опустились, и она легко провела рукой по узкому лицу…
– Что «нет»? – тихо спросила девушка.
От взгляда мужчины, полного злости и презрения, ее тело начала сотрясать мелкая дрожь неуверенности и стыда. Да, она была тощей. Болезненно, уродливо тощей. Костлявая, изможденная, с острым подбородком, выпирающими ребрами, сухими, как ветки бурелома, руками. У нее никак не получалось стать более округлой, пышущей здоровьем. Она знала, что вызывает в людях отвращение своей безобразной худобой, но отсутствие сытной пищи и полноценного сна не добавляло красоты.
Когда-то она была полнее, чем сейчас, но и тогда он называл ее жердью. И был прав. В сравнении с другими женщинами, лица которых цвели здоровым румянцем, бедра, плечи и локти были нежными, плавными, а грудь высокой и пышной, она казалась умирающей от голода. На нее оборачивались, указывали пальцами. Она постоянно ощущала свое убожество… но ничего не могла изменить. Боги не дали ей красивого тела, только эту жалкую оболочку, вызывающую сострадательную брезгливость.
– Ты не пойдешь в город. Я запрещаю, – снизошел до объяснения дэйн.
– Но меня зовут… Твой запрет не может отменить волю богов, понимаешь, Во…
– Не произноси! – рявкнул палач магов. – Ты не имеешь права произносить мое имя, Повитуха!
– Прости, – покорно произнесла она.
Лекарка нервно теребила завязки плаща, понимая, что из-за своей оплошности, оттого, что уснула тут, не найдя сил отправиться в путь сразу же, теперь подвергается унижению. Видеть его… смотреть на него… это почти самое худшее, что могло с ней случиться. Хуже этого только…
– Грехобор в городе, – неохотно пояснил дэйн.
Он понимал, что говорить этого не следует, но какой-то необъяснимый порыв вынудил его сказать эти слова. Отклик на них яснее всяких речей показал, насколько прав он был в своем нежелании пускать Повитуху в Аринтму. На худом, изможденном лице отразились изумление, неверие, боль, а потом… радость. Столь яркая, столь неприкрытая и ослепительная, что мужчина нахмурился.
– Где он? – дрожащим, взволнованным шепотом спросила девушка. – Где именно в городе?
– Он… Что ты с собой сделала? – вдруг не выдержал мужчина. – Почему ты похожа на мешок с костями? Эта худоба… она отвратительна!
– Знаю, – лекарка виновато улыбнулась. – При первой встрече ты сказал, что я безобразна, как новорожденный фадир.
– Хуже, – усмехнулся дэйн.
– Хуже, – покорно согласилась она и негромко произнесла: – Ты изменился за эти девять лет. Я…
– Довольно, – оборвал он собеседницу. – Это все в прошлом, и это следует забыть. И Грехобора в том числе. Иди мимо нашего города, Повитуха.
– Я не могу… – развела она руками.
– Не вынуждай меня… – с угрозой начал он, но девушка перебила:
– Я стану отступницей, если не буду подчиняться богам, дэйн, – напомнила она и тут же всем телом вздрогнула от его яростного шипения:
– Мне плевать! В город ты не пойдешь!
Лекарка отпрянула, видя, сколько гнева и ненависти полыхает в пронзительных глазах, смотрящих на нее. Несчастная повторяла себе, что после того, как он воспользовался даром, его чувства и поведение слишком противоречивы, непоследовательны, напоминала, что с ним теперь нельзя спорить, ему нельзя перечить и уж тем более – прикасаться к нему нельзя, но…
Глупое желание успокоить, объяснить мужчине, почему ей так важно попасть в город, заставило забыть все и дотронуться до широкого запястья:
– Послушай…
Его сила, еще не до конца уснувшая, не покинувшая тело, мгновенно отозвалась на касание. Обида, ярость, ревность, которые дэйн все еще не мог подчинить, всколыхнули и усилили дар, единственной целью которого было убийство магов.
Тело, привыкшее действовать мгновенно, пришло в движение. Палач перехватил тонкую девичью руку, дернул жертву к себе, а через миг сильные ладони легли на подбородок и затылок несчастной и резко дернули. Безжизненное тело кулем упало на грязный пол землянки…
…– Нет, не я. Тебе все снится. Ты устал, дэйн… очень устал…. – Ее голос лился, журчал, рассыпался эхом, становясь все тише, синие глаза не отрывались от затуманившихся глаз дэйна. – Тебе нужно отдохнуть. Спи… спи…
Отяжелевшие веки мужчины закрылись, тело обмякло, скованное волшбой.
Повитуха быстро поднялась и, стараясь не скрипнуть дверными петлями, не хлопнуть покосившейся створкой, неслышно выскользнула из землянки. Замерла, дрожа от напряжения и тяжело вдыхая сладкий лесной воздух, а потом, путаясь в подоле ношеного платья, бегом направилась в сторону города.
Он не простит ее за это. Она не только воспользовалась его даром, чтобы увидеть, чем закончится их неожиданная встреча, но и сотворила запрещенное волшебство. Богам все равно, что маг тоже хочет жить. Они равнодушны ко всем стремлениям и желаниям отверженных. Закон един – маг не имеет права сопротивляться дэйну, даже если тот хочет его смерти. За эти девять лет Повитуха возненавидела богов так же горячо, как некогда любила. И, что греха таить, виноват в зарождении этой ненависти был дэйн по имени Волоран.
Василиса и ревность
– Ну уж нет! Забирай свою брюхатую, и идите куда хотите! – Вопли Багоя были слышны даже на кухне, где гремели горшками Василиса и Зария.
Девушки переглянулись.
– Чего это он так орет? – с любопытством спросила стряпуха у помощницы, откидывая с вспотевшего лба влажные волосы. – Опять, что ли, с Грехобором поцапался? Прям легкие выплевывает.
Прошло уже пять дней с того момента, как маг предложил Лиске кольцо. Все это время мужчина жил в харчевне, ожидая возвращения дэйна и выслушивая нападки хозяина заведения.
А Багоя швыряло, как лодку в шторм. Сам не знал, чего хочет. С одной стороны, присутствие странника его раздражало, и он всячески демонстрировал свое недовольство, не забывая честить почем зря «дурную девку без мозгов» за то, что решила обмужаться с магом. С другой стороны, маг вызвал оживление в народе, и харчевня ломилась от посетителей.
Когда же прагматичная Васька напомнила Багою о том, что пока она лишь невеста и особо под венец не стремится, харчевник сдулся и больше уже в ее адрес не бухтел, сосредоточившись на «женихе этой полоумной».
Во-первых, хозяин трактира строго-настрого запретил магу «изгаляться» в заведении. Грехобор ничего не мог возразить и сейчас, даже если к нему и подходили с просьбой забрать грехи, лишь разводил руками.
Во-вторых, словно не веря в постоянство своей кухарки, трактирщик решил приложить все возможные усилия, чтобы не дать этим двум перекинуться даже парой слов. Багой не подпускал к Грехобору даже Зарию и обслуживал разрешенного мага сам.
Стряпуху это все очень забавляло, ибо прежде, чем подойти к магу, харчевник всякий раз творил какие-то охранные знаки и шел к столу, где сидел богопротивный чародей, с таким героическим лицом, словно собирался закрыть собой амбразуру вражеского ДЗОТа.
Да, все происходящее выглядело до крайности забавно, но невозможность и словом перекинуться с женихом, что ни говори, злила стряпуху. Хотя… еще сильнее задевало ее то, что жених не особо горевал о таком повороте судьбы и сам встречи с нареченной не искал. Будто рад был, что все так обернулось. Василиса в душе кипела, как горшок со щами… Да, она не красавица, но все-таки и не записной урод! К тому же кухня всего в двух шагах от обеденного зала, что уж, так сложно зайти, спросить, как дела? Все-таки от смерти его, эгоиста, спасла.