Небеса, стр. 36

Соседняя область начинается в сотне километров от Николаевска, и места те мне знакомы — приснопамятный Краснокозельск, где жил теперь наш отец, географически принадлежит соседней области. В Николаевске этот край называют "сибирской Швейцарией", потому что здесь много чистых озер, ровных лесов, есть горы и как следствие всем этим красотам — санатории с домами отдыха.

Ввалившись в переполненный последний автобус до Соседска, я простояла на ногах три часа, принимая на себя все повороты, благодарная водителю за грубую езду: она не позволяла утонуть в страшных мыслях. Автовокзал был здесь большим и светлым, как детские мечты о взрослой жизни.

Я сунулась в полуоткрытое оконце «Роспечати», и милая тетка в очках, лежавших на груди, как на стуле, объяснила мне дорогу до "Березового леса". "Совсем недалеко, доча, не забудь сойти на втором повороте после магазина". Мне опять повезло, последним пассажиром я влетела в поздний автобус.

Водитель этой колесницы был сумрачен, курил злобно, будто у него имелись личные счеты со своими легкими. Он не без шика притормозил у своротки к санаторию — в свете фар тянулись в небо лубочные березки и весело резвились буквы на вывеске: "Березовый лес".

Я глянула на шумную трассу и зашагала по дорожке к дому отдыха.

Наконец передо мною выстроились темные терема, огражденные забором. В забор упирался огромный джип — немногим меньше давешнего автобуса.

Ворота оказались открыты. Я толкнула помутневшую от времени деревясину и столкнулась с азиатом из конторы Зубова: он был в расстегнутой куртке, встрепанный — но я все равно его узнала. "Батыр Темирбаев", — вспомнились слова Артема.

"Там никого нет", — сказал он мне. В белом лунном свете хорошо виднелся встревоженный силуэт на крылечке. За Батыром шагали трое крепышей, тоже зубовского разлива.

"Были один день, а сейчас уехали в лагерь, на Алтай", — Батыр нервно разыскивал в кармане сигареты, пока один из крепышей не догадался поднести ему пачку. "Пионерлагерь «Космос», под Барнаулом. Мы едем прямо сейчас, хочешь с нами?"

Я потом только догадалась, откуда он узнал про меня и Петрушку — привет от Веры с Артемом, длиной в сотни километров.

Бледные дни, спускавшиеся над нашим джипом, разъедали светом глаза. Я чувствовала запах, начинавший виться возле моего тела, — мы ехали так долго… Вместо сна приходило тяжелое и мутное забытье — как в начале недуга. В голове роились и всплывали ошметки фраз, куски то ли молитв, то ли угроз, строфы стихотворений и, конечно, арии, хоры, дуэты…

Батыр, мне казалось, не спал вообще — я видела в зеркале жесткие глаза и смятый, нахмуренный лоб.

Он еще не знал, что зря торопится — он уже опоздал к своему мальчику, хотя и ехали мы в одной машине.

Бесконечную дорогу, темные обрамления трассы и молчание спутников я помню ясно — как и однообразные картины, доступные взгляду: дальние огни, привязчивые автомобильчики, пытавшиеся обогнать джип…

Главное сохранилось в памяти разорванным, как старая газета.

Помню испуганно встрепенувшуюся маму, жаркое дыхание костра и Бугрову в драповом пальто, помню даже круглые бусы, дрожавшие на ее красном горле. Помню плач, детский, но не Петрушкин, и суетливые, надоедливые тени, и быстро упавшую ночь — словно бы на всех обрушился шатер. Батыр и крепыши куда-то делись, впрочем, слышно их было отовсюду — они производили столько крика, словно он копился в них все время нашей молчаливой дороги: так ярко напомнившей давнишние поездки с Кабановичем…

"Космея" откупила лагерь «Космос», и здесь, вблизи сакрального Алтая, должен быть выбран один ребенок — младенец мужского пола, Дитя Луны… Я заглядывала в каждую комнату, как опоздавшая студентка врывается в аудитории, разыскивая родную группу. Ведомая страхом, шла дальше, пока не обнаружила наконец своего мальчика — он лежал в кровати, держа в руке погремушку. Рядом суетилась немолодая женщина с валиком волос — кажется. Кажется, я ударила ее. Петрушка громко и горько плакал, я схватила его, вдохнула сладкую полынь волос и тоже заревела.

В Николаевск мы возвращались поездом, а Батыру пришлось остаться. Его сын Тимурчик, пятилетний мальчик и кандидат на роль мессии, пропал из лагеря, пока его мама путешествовала по орбитам. "Она должна была за ним следить или приставить к ребенку специального человека", — говорила Бугрова, заглядывая в глаза Батыру. Высокомерие смылось с ее лица в секунду — перед Батыром стояла виноватая грузная тетка, и рядом в истерике билась Жанар. Тимурчика искали несколько месяцев. Прочесывали лес, баграми шарили в реке, пока не выловили наконец труп маленького голого ребенка — он так изменился за эти недели, что опознать его не смогли ни мать, ни отец.

Мама вернулась через неделю после нашего приезда и громко рыдала под дверью. "Ну что такого случилось? — плакала она. — Духовная жизнь так важна для ребенка…"

ГЛАВА 23. INDULTO

Новость, неожиданно влетевшая в кабинет, взорвалась, как банка с перебродившими огурцами. Новость принесла Ольга Альбертовна, отчеркнув красными чернилами в сводке, и Вера так всматривалась в четыре жидкие строчки, словно хотела сдвинуть их с места глазами — будто индийский саду.

"Епископ Николаевский и Верхнегорский Сергий подал прошение о переводе на покой. Мнение Патриархии в отношении скандала, окончившегося столь бесславно для церкви, прояснится после второго выездного заседания комиссии Священного Синода — назначенной на 14 мая".

Странный финал для утихающего скандала. Главные исполнители давно скрылись из-под света юпитеров, пикеты растаяли вместе с последним снегом, а следы депутата Зубова терялись в московских переулках.

"Невелика потеря, — говорила Вера, — впрочем, Зубов оставил очень странное наследство. Отправил владыке официальную просьбу принять его имущество в качестве большого пожертвования. Так он и в монахи уйдет, не успеем глазом моргнуть!"

…Артем рассказывал Вере, как епископ отозвался о депутате. Он говорил: "Зубов сам пешка в чужих руках. И был ли он на самом деле, этот депутат? Может, мы его придумали, а?"

Потом владыка вдруг улыбнулся: "Зубов твой (да почему ж мой-то, горестно думал Артем) хотел нас озадачить. А мы возьмем да устроим в его особняке храм, и ты, отец, будешь его настоятелем".

Это было одно из последних распоряжений владыки — может быть, даже самое последнее.

…Николаевск принял новую церковную комиссию, и работала она куда быстрее первой: разбирательств почти не было, и отставку епископа Сергия приняли наверху.

Под прежние, ноябрьские, разоблачения жертвовали лучшие места на первых полосах. Расписываться в ошибках никто не спешил: а если и расписывались, то мелким почерком. Мне попалась на глаза махонькая заметочка в «Вечерке», набранная «нонпарелью»: "Разврат епископа не получил проверки".

Соседняя заметка в том же номере царапнула взгляд. Рубрика «Криминал». Семнадцатилетний Андрей Гавриленко повесился в николаевском казино, на ручке туалетной комнаты. Вера позвонила в казино — и перепуганная дирекция быстро переключила ее в прокуратуру. Андрей Гавриленко, который проходил свидетелем по «делу» епископа, был наркоманом, в последние месяцы почти не появлялся дома. Мать сказала, что Андрюша вдруг перестал таскать из дома вещи и несколько раз даже давал ей деньги. Пока не позвонили из казино…

Владыка Сергий готовился отбыть в старый русский монастырь: многие говорили, "на покаяние". Артем объяснял мне, что это неверно — монах всегда "на покаянии", если уж на то пошло. И епископ сам просился туда уехать, а я, говорил Артем, очень хотел бы уехать с ним вместе, да только он не дозволил. Прощальную литургию назначили на ближайшее воскресенье.

Во дворе Всесвятского храма собралось столько народу, что я опасливо вступала в толпу — вдруг затопчут? Петрушка важно сидел у меня на руках и озирался вокруг горделиво, как наследный принц.