И передай привет полковнику, стр. 17
– Погоди, я сейчас по порядку…
И опять принялся хохотать. Я знаю: если вы проштрафились, а потом сумели или смогли вызвать у раздосадованного вами человека хотя бы улыбку, допустимо перевести мятущийся дух. Отлучения не последует, потому что смех уже прощение. Снова свершилось. Шутовство? Нет, в нем леденящий расчет. Клоунство? Нет, в нем за видимой легкостью репетиции до седьмого пота. У меня же все получалось само собой. Значит, я элементарно смешна. А это грустно.
Когда Измайлов посерьезнел и рассказал, что я вытворила, мне померещилась болезненная перспектива сгореть со стыда немедленно и дотла. В доме Ивневых, бесспорно, поминали, но… Виктора Артемьева. Мне стоило рассмотреть фотографию или внимательнее вслушаться в говор окружающих. Или переждать ливень в машине трепливого менеджера. Виктор оказался двоюродным братом Славы. А одна из женщин в трауре была его матерью, сестрой Ивневой. Она решила похоронить сына в родном городе и перебраться сюда, поближе к его могиле, доживать свой вдовий бездетный век.
– Балков с Юрьевым из-за меня вляпались в неприятности?
– Знаешь, когда я заговариваю о парнях, то предпочитаю порядок Юрьев – Балков. Пропускаю вперед более одаренного сыщика.
– А я пропускаю вперед более одаренного человечностью и нежностью мужчину, извини уж. Так они вляпались?
– Они не мальчики, Полина, – свирепо зыркнул на меня не ожидавший отповеди Измайлов. – И начали собирать сведения во дворе. Словоохотливые старушки не позволили им полноценно поучаствовать в твоем проколе. Когда из подъезда вышла мать Виктора Артемьева, им ее сразу показали. Они подвезли ее до кладбища, куда та направлялась. Помнишь, ты сказала: «Виктор недоволен, что у Славы двухкомнатная». Так вот, не только сын, но и мать имели претензии к Славе Ивневу. Ей казалось, что он обязан делить с кузеном поровну все, забыв о значительно меньшем первоначальном взносе Виктора.
Балков и Юрьев представились друзьями Артемьева, бывшими в отъезде и поздно узнавшими о несчастье. Они уверили ее, что не знакомы с Ивневым. И бедняжка выпустила джинна обиды из захватанной бутылки родства. Деловитый Слава явился на кладбище, на похороны, в темных очках, сторонился тети, прятался от сослуживцев, зато отводил за деревья каких-то типов и секретничал с ними. Он исчез по дороге домой. Сестра его свинское поведение оправдывала тем, что «так надо». Обещала «все прояснить» когда следует. А чего тут прояснять? Деньги и родных братьев навсегда разводили. Но к деньгам, бывает, лепится смерть.
– А разве так можно? Ведь с ней надо и официально побеседовать.
– Ты у Балкова, нежного и человечного, поинтересуйся. Он спец по официозу.
– Измайлов…
– Конечно, надо. Недурно заглянуть в письма Виктора, если она их хранит. Задать множество вопросов. Но в кабинете она ни за что не ответит откровенно. Про Ивнева. Потому что, кроме сестры и племянника, у нее никого нет. Потому что она, малоимущая, возвращается поближе к ним.
– Ты – зверь. Хочешь сказать, что она рассчитывает на содержание от Славы, ненавистного уже тем, что он не убит?
– Когда я сообщал тебе, что ты ребенок, я не уточнил – детсадовского возраста.
– Тебе ничего не будет за платоническую связь с несовершеннолетней?
– Согласен, ты идеально сочетаешь невинность ума с телесной зрелостью.
– Остынь. Если ты из-за поминок…
– А если из-за Сергея?
– На это способен только дурак.
– Таким словом меня лет пятнадцать не обзывали. Впрочем, после мордобоя…
– Давай считать, что меня Бог наказал, приложив о ступеньку.
– Как, кроме Балкова и наглой подруги Анастасии, еще и Бог будет вмешиваться?
– Ты разревновался не на шутку. Или мне чудится?
– Полина, не воспринимай то, что наблюдаешь у меня, как всю работу по этому делу.
– Да, я иногда упускаю из вида, что вы с Сергеем и Борисом часть учреждения, которое часть системы. Ребята костерили меня нецензурно?
– Юрьев вел себя адекватно, – хмыкнул Измайлов. – А с Балковым никакого сладу. Поведал, как провалил свое первое задание, в непристойных деталях. И ты сразу показалась подающей надежды сыщицей.
Вот опять: «Спасибо, Сережа».
– А где же Слава?
– Найдем, теперь найдем, из-под земли доставать не надо. А то тут некоторые эксгумацией запугивали.
Однако я уже не слушала его. На столе лежал лист бумаги, на котором бестрепетно было начертано: «График собачьего лая». Почерк у Измайлова был стремительно-плавный, но какой-то не предполагающий трактовок и возражений. Вроде как написано, так было, есть и будет. И этот человек меня прорабатывал? Полковник, судя по всплескам ревности, глубокий мужик, составил график лая, внес, так сказать, лепту в расследование. Пойду займусь графиком кошачьего мяукания. Может, это новейшее наслаждение? Может, это упражнение переразвитого интеллекта?
Я не успела поднять Измайлова на смех, затрезвонили в дверь.
– Парни, – сказал он.
– Куда мне спрятаться?
– Поздно, милая, острослов Юрьев на пороге.
– Роковое существо твой Юрьев. Только не забывай, что я не напрашивалась к тебе в ассистентки.
– Я помню, что послал тебя к Ивневой, так что в обиду не дам.
И он поскакал на своих костылях открывать. Я притаилась в комнате. Он что-то неразборчиво бубнил, видимо, не давал меня в обиду приказным порядком. Во всяком случае, Сергей и Борис поздоровались: Балков заговорщицки, Юрьев все-таки витиеватее, чем нужно, и сразу сосредоточились на перспективах розыска. Измайлов оглядел нас троих, как свои законные владения, и сел. Я поерзала-поерзала и успокоилась. Как разумно было с моей стороны влюбиться в старшего по званию.
Глава 13
– Полина, ты будешь подтверждать или опровергать мои измышления.
– Измышления?
– С фактами и уликами негусто. А вы, парни, будете внимательно вникать в наш диалог.
Измайлов распределил обязанности и взялся за листок со своей писаниной. Я обмерла. Если он сейчас заговорит про «График собачьего лая», Бажову с Юрьевым туго придется. Заржать в лицо полковнику нельзя, но и вытерпеть такое невозможно. Авторитета ему сей исследовательский труд не добавит.
Но ему и не нужен был авторитет. Люди костьми ложатся, чтобы приобрести этот щит, спасающий внутренние органы от последствий внешних стрессов, критики и оскорблений. А Измайлов, видите ли, пофигист. Ему был нужен Вячеслав Ивнев, и ради результата он не хотел плевать, как большинство, но на самом деле плевал на производимое впечатление. Вот чего мне никогда не удавалось – пренебречь впечатлением ради практической пользы, а не ради ощущения свободы. Только бы он названия не разглашал.
– Я тут на досуге составил «График собачьего лая».
К сожалению, этот человек сам себе враг.
– Таксы Норы – собаки своеобразные. Полина, повтори, пожалуйста, что ты говорила об их повадках.
Не дрейфь, полковник, я с тобой. Буду серьезна, как передовая доярка на трибуне. И сделаю вид, что идиотский график – лучшее из сотворенного тобой в жизни.
– Эти таксы – собственницы. Кобель еще ничего, иногда позволяет себя гладить, а сука защищает от гостей все – миску, игрушки, хозяйкины вещи. Если Нора, допустим, ест, маленькая бестия никому не даст войти на кухню. Понравиться ей трудно, подружиться с ней невозможно. Однако Нору она слушается. И все-таки безудержно они облаивают только чужих. Остальных – по стажу знакомства. Я имею в виду длительность и интенсивность лая. Друзей хозяйки они встречают обычным для себя образом, но замолкают через несколько секунд и больше не заводятся.
Я словно отвечала вызубренный урок, ловя взгляд учителя: правильно ли, доволен ли? Измайлов, похоже, был доволен. А вот угодить Юрьеву с первого захода не получилось.
– Ты склонна к преувеличениям, Полина. Разве у Норы, как у каждой собачницы, нет способа утихомирить таксовую мелочь?
– Не отвлекай ее, Борис, – сказал Измайлов.