Покинутый (ЛП), стр. 68

Мы снова обменивались ударами. Мы оба были в крови. Я гляжу на него и неужели я вижу себя самого в старости? Я прочел его дневник и, оглядываясь назад, могу сказать точно, что он видел во мне: человека, которым должен был стать он. Как бы всё сложилось, если бы в тот момент я знал то, что знаю сейчас?

Я не знаю, есть ли ответ на этот вопрос. До сих пор не знаю.

— То есть мы от природы рабы, а значит, тамплиеры — идеальные властители? — я тряхнул головой. — Это очень удобно.

— Это правда, — воскликнул Хэйтем. — Принципы и практика очень далеки друг от друга. Я вижу мир таким, каков он есть, а не таким, каким мне хочется его сделать.

Я атаковал, он стал защищаться, и несколько мгновений коридор звенел от звуков бьющейся стали. Мы оба уже утомились; схватка потеряла прежний напор. На секунду мне показалось, что она просто сойдет на нет; если бы был такой способ, чтобы мы оба просто развернулись и разошлись, каждый в свою сторону! Но нет. Здесь должна быть развязка. Я понимал это. И он понимал, я видел по его глазам.

Это должно кончиться здесь.

— Нет, Отец… ты сдался и хочешь, чтобы мы поступили так же.

А потом был удар и тряска от легшего близко пушечного ядра, и из стен градом посыпался камень. Рядом. Совсем близко. И должен быть еще удар, следом. И он был. И зияющая дыра появилась в коридоре.

Меня отшвырнуло взрывом, и я приземлился измученной кучей, как пьяный, медленно оседающий по стенке таверны — и как-то неестественно развернулись у меня голова и плечи. Коридор наполнился пылью и валившимися каменными осколками, и грохот взрыва медленно уступил грохоту и стуку ползущих булыжников. Преодолев боль, я встал на ноги и, прищурившись в облаке пыли, увидел, что он лежит так же, как и я, только с другой стороны пролома, и я, прихрамывая, двинулся туда. Я остановился и заглянул в пролом и увидел развороченные покои великого магистра с разрушенной противоположной стеной, за которой, как в зубчатой рамке, виднелся океан. На воде стояли четыре корабля, и над каждым курился от пушек дым, и пока я смотрел, раздался новый выстрел. Я пролез внутрь и наклонился к Отцу, который глянул на меня и чуть двинулся. Рука его медленно потянулась к сабле, которая лежала далеко; я пнул саблю, и она рыбкой скользнула через камень. Морщась от боли, я стоял, наклонившись над ним.

— Сдайся, и я тебя пощажу, — сказал я.

Я чувствовал на коже легкий ветерок, коридор вдруг наполнился дневным светом. Отец выглядел таким старым, лицо все в ссадинах и кровоподтеках. И все-таки он улыбнулся:

— Смелые слова для умирающего.

— На себя посмотри, — отозвался я.

— А, — он улыбался, обнажая окровавленные зубы, — но я не один…

Я обернулся и увидел, что по коридору торопятся два солдата — они вскинули мушкеты и остановились совсем близко от нас. Я перевел взгляд на отца — он встал и рукой сделал солдатам знак, и только это сдержало их, они не убили меня.

Он привалился к стене, закашлялся и сплюнул, а потом посмотрел на меня.

— Даже когда вы отпразднуете победу… мы возродимся. Знаешь, почему?

Я покачал головой.

— Потому что в Орден нас приводит понимание. Нам не нужно кредо или ложь отчаявшихся стариков. Нам нужно, чтобы мир оставался собой. Вот почему тамплиеров нельзя уничтожить.

Я и теперь, конечно, задаюсь вопросом: а сделал бы он это? Позволил бы им убить меня?

Но ответа мне уже не получить. Вдруг раздался треск выстрелов, и солдаты крутанулись и упали, уничтоженные метким залпом с другой стороны стены. И в следующий миг я бросился вперед и раньше, чем он оказал сопротивление, я припечатал Хэйтема к камню и снова склонился над ним, занеся руку со спрятанным клинком.

А потом, в какой-то непонятной спешке, словно боясь опоздать, со звуком, в котором я распознал собственный всхлип, я ударил его клинком в сердце.

Его тело дернулось, принимая клинок, и когда я вытащил клинок, отец улыбался.

— Думаешь, я проведу рукой по твоей щеке и скажу, что был неправ? — говорил он тихо, а я смотрел, как жизнь уходит из него. — Я не стану рыдать и жалеть о несбывшемся. Уверен, ты поймешь.

Я теперь стоял на коленях и держал его. И я чувствовал… ничего. Отупение.

Великую пустоту оттого, что все так произошло.

— Но, — выговорил он, пока веки его трепетали и кровь отливала от лица, — я горжусь тобой. Ты проявил убеждения. Силу. Мужество. Благородные черты.

И с язвительной улыбкой добавил:

— Надо было убить тебя раньше [27].

И он умер.

Я поискал амулет, о котором рассказывала мне Мать, но он исчез. Я закрыл Отцу глаза, встал и пошел прочь.

Глава 48

2 октября 1782 года

В конце концов, холодной ночью на Фронтире, на постоялом дворе Конестога, я нашел его — сгорбленного, в темном углу, с бутылкой под рукой. Старый, неопрятный, со слипшимися нечесаными волосами — никаких следов былого офицера, но это, несомненно, был он: Чарльз Ли.

Я подошел, и он взглянул на меня, и поначалу я был ошеломлен диким взглядом этих воспаленных глаз. Каким-то безумием, сдержанным или спрятанным, хотя он и не выдал никаких чувств при виде меня, разве что в глазах мелькнуло что-то вроде облегчения. Я гнался за ним больше месяца.

Не говоря ни слова, он протянул мне бутылку, и я кивнул, сделал глоток и вернул бутылку ему. Мы долго сидели рядом и смотрели на других посетителей таверны, слушали их болтовню, как они играют и смеются.

Наконец он посмотрел на меня и, хотя он не сказал ни слова, это сделал его взгляд, и я щелкнул спрятанным клинком, и когда он закрыл глаза, я вонзил клинок в него, прямо в сердце. Он умер без звука, и я положил его лицом вниз, на столешницу, как будто он просто уснул, потому что хватил лишку. Я протянул руку, снял с его шеи амулет и надел на себя.

Амулет неярко засветился. Я спрятал его под рубаху, встал и ушел.

Глава 49

15 ноября 1783 года

С лошадью в поводу, я шагал по родной деревне и не верил своим глазам. Поля были возделаны, но сама деревня пуста, большой дом заброшен, очаг погас, и единственной живой душой здесь был охотник — белый охотник, не могавк — сидевший на перевернутом ведре у костра и жаривший что-то, аппетитно пахнущее, на вертеле.

Он насторожился, завидев меня, и оглянулся на лежавший неподалеку мушкет, но я помахал ему рукой, чтобы он не думал ничего плохого.

Он кивнул.

— Если хочешь есть, у меня хватит на двоих, — добродушно сказал он. Пахло и вправду заманчиво, но у меня были другие заботы.

— Может, вы знаете, что здесь произошло? Где все?

— Ушли на запад. Уже несколько недель. Кажется, какой-то тип из Нью-Йорка получил эту землю от Конгресса. Видимо, там решили, что согласие тех, кто всегда жил на этой земле, не требуется.

— Как? — сказал я.

— Эх. Да это сплошь и рядом. Индейцев вытесняют торговцы и землевладельцы, расширяющие свои поместья. Правительство говорит, чтобы они не трогали земли, которые уже заселены, но… э-эх… Вы же сами всё видите.

— Как это случилось? — я оглядывался по сторонам и видел лишь пустоту там, где когда-то были знакомые лица — моего родного народа.

— Мы теперь сами по себе, — продолжил он. — Больше никаких англичан. За все отвечаем. И платим тоже. Продать землю легко и просто. И с налогами возиться не надо.

Говорят, вся война из-за налогов, вот и не торопятся их вводить.

Он хрипло засмеялся.

— Смышленые парни эти наши новые правители. Не торопятся. Знают, что слишком рано. Слишком… по-английски. — Он смотрел на огонь. — Но ведь вернут. Как всегда.

Я поблагодарил его и пошел к большому дому и по дороге думал: я не сумел. Мой народ ушел — его выжили те, о ком я думал, что они защитят его.

Я шагал, и амулет у меня на шее светился — я снял его и внимательно рассмотрел на ладони. Пожалуй, это было последнее, что я мог еще сделать, и что уберегло бы это место от них всех — и патриотов, и тамплиеров.