Покинутый (ЛП), стр. 50

Позади нас у дверей стояла Дженни.

— Хэйтем! — позвала она, и в голосе ее был страх. — Надо бежать.

Что с ней будет, попади она теперь к ним в руки? Как с ней расправятся? Я боялся представить.

— Бегите вдвоем, — через плечо поддакнул Холден.

— Нет, — отозвался я.

Снова атака, и снова мы отбились. Еще один евнух повалился с предсмертным стоном. Эти люди не кричат даже умирая, даже с клинком в кишках. Через головы тех, что стояли перед нами, я увидел, что все новые и новые стражники наполняют двор. Как тараканы. Мы убивали одного, и на его место тут же приходили двое.

— Бегите, сэр! — уговаривал Холден. — Я их задержу, а потом догоню вас.

— Не валяй дурака, Холден! — отрезал я, но все-таки не смог сдержать насмешливый тон. — Как ты их задержишь? Они тебя в куски изрубят.

— Я видал переделки и похлеще, — огрызнулся Холден и обменялся с кем-то сабельными ударами.

Бравада в его голосе была сомнительной.

— Вот и не возражай, — сказал я и парировал удар меча со стороны какого-то евнуха, но не клинком, а просто кулаком по физиономии, так что нападавший отлетел, крутанувшись, как волчок.

— Бегите! — отчаянно крикнул Холден.

— Если погибнем, то вместе, — сказал я.

Но Холден решил, что время реверансов кончилось.

— Слушай, друг, спасутся хотя бы двое или никто — что лучше-то?

И Дженни тут же потянула меня за руку к открытым дверям бани, а слева нахлынули новые стражники. Но я все еще колебался. Пока наконец Холден, тряхнув головой, не развернулся резко и не гаркнул:

— Вы уж простите меня, сэр!

А потом он пихнул меня в дверь и захлопнул ее раньше, чем я пришел в себя.

На какой-то миг в комнате повисла растерянная тишина, потому что я лежал распростертый на земле и пытался осознать то, что случилось. Снаружи слышался шум боя — странного, тихого, приглушенного боя — и глухие удары в дверь. Потом раздался крик — крик Холдена, и я встал на ноги и толкнул дверь, чтобы скорее выбраться назад, но Дженни схватила меня за руку.

— Ты ему уже ничем не поможешь, — тихо сказала она, и снаружи тут же донесся еще один крик — крик Холдена:

— Ублюдки, чертовы паскудные [17] ублюдки!

Я последний раз глянул на дверь и задвинул засов, и Дженни потащила меня к люку.

— Это все, на что вы способны, сволочи? — мы спускались по ступенькам, и голос Холдена тускнел и становился все неразборчивее.

— Ну, давайте, вы, зверюги кастрированные, покажите, на что вы способны против одного из парней его величества [18].

Последним до нас, уже бегущих по туннелю, донесся чей-то пронзительный вопль.

Глава 32

21 сентября 1757 года

Я надеялся, что никогда в жизни я не испытаю удовольствия от убийства, но для коптского жреца, стоявшего на страже возле монастыря Абу-Гербе на горе Гебель Этер, я сделал исключение. Должен признаться: я убил его с наслаждением.

Он рухнул к подножию забора, окружавшего небольшой участок, грудь его тяжело вздымалась, вздохи были судорожными — он умирал. Каркнул над головой сарыч, и я посмотрел на горизонт, где маячили арки и шпили монастыря, сложенного из песчаника.

И увидел теплый отблеск жизни в окне.

У моих ног булькал умирающий стражник, и в какую-то секунду мелькнула мысль, что надо бы добить его, но опять-таки, зачем — зачем оказывать ему милосердие? Он умирал медленно, но страшная боль, которую он испытывал перед смертью, не стоила ничего — ничего — в сравнении с теми муками, что причинялись бедолагам, страдавшим когда-то в этом месте.

И в частности, тому, кто страдал там сейчас.

В Дамаске, на рынке, я выведал, что Холден не был убит, как я думал, а был взят в плен и переправлен в Египет, в коптский монастырь Абу-Гербе, где из мужчин делали евнухов. Туда я и пришел, молясь, чтобы успеть вовремя, но в глубине души подозревая, что опоздал. И так оно и вышло.

Судя по всему, забор уходил глубоко в землю, чтобы его не подкопали ночные хищники. На участке было место, где евнухов по шею зарывали в песок и оставляли так на десять дней. И никто не желал, чтобы лица закопанным выгрызли за это время гиены.

Вовсе нет. Нет, если эти люди умирали, то лишь от долгого перегрева на солнце или от ран, полученных во время кастрации.

Когда стражник умер, я пробрался на участок. Было темно, путь мне освещала только луна, и все равно я видел, что песок вокруг меня весь в крови. Сколько же мужчин, подумал я, мучились здесь, изувеченные, а потом погребенные по самую шею? Где-то неподалеку послышался слабый стон, и прищурившись, я заметил на земле неровный предмет, в самой середине участка, и сразу понял, что принадлежит он рядовому Джеймсу Холдену.

— Холден, — прошептал я, и уже через секунду я сидел на корточках возле его головы, торчавшей из песка, и задыхался от того, что видел. Ночь была прохладной, но днем стояла жара, такая беспрерывная, солнце палило, такое нещадное, что казалось, на лице его сгорело даже само мясо. Губы и веки стали коркой и кровоточили, сгоревшая кожа отслаивалась. У меня наготове была кожаная фляжка с водой, я откупорил ее и поднес к его губам.

— Холден, — повторил я.

Он шевельнулся. Глаза у него на миг приоткрылись и сосредоточились на мне, беспомощные и полные боли, но осмысленные, и очень медленно на его потрескавшихся и затвердевших губах появилось какое-то подобие улыбки.

Но улыбка исчезла, и он забился в конвульсиях. Пытался ли он вырваться из песка, или это был какой-то приступ, я не понял, только голова у него билась из стороны в сторону, рот разинулся, и я склонился и взял его лицо в руки, чтобы он не причинял себе лишнюю боль.

— Холден, — я старался голосом успокоить его. — Не надо, Холден. Пожалуйста…

— Вытащите меня отсюда, сэр, — прохрипел он, и глаза у него влажно заблестели.

— Вытащите меня.

— Холден…

— Вытащи меня отсюда, — взмолился он. — Вытащите меня, сэр, прошу вас, сейчас же, сэр…

У него снова задергалась голова, влево и вправо. И я снова протянул руки, чтобы придержать его, чтобы остановить истерику. Сколько осталось времени до новой стражи?

Я приложил ему к губам фляжку и дал глотнуть воды как следует, потом достал из-за спины лопату и начал копать кровавый песок вокруг его головы, разговаривая с ним, пока освобождал ему от песка голые плечи и грудь.

— Прости меня, Холден, прости, пожалуйста. Я не должен был бросать тебя.

— Я сам вас прогнал, сэр, — выдавил он. — Пинка дал, помните…

Чем глубже я копал, тем чернее от крови становился песок.

— О боже, что они сделали с тобой?

Но конечно, я знал, что сделали, а через несколько секунд получил и подтверждение, когда выкопал его по пояс и увидел тугую повязку, тоже пропитанную густой, черной, запекшейся кровью.

— Дальше осторожней там, сэр, — сказал он очень-очень тихо и содрогнулся от резкой вернувшейся боли. И в конце концов она оказалась для него непереносимой, и он потерял сознание — к счастью, потому что я смог извлечь его и унести из этого проклятого места к нашим лошадям, привязанным к деревьям у подножья холма.

Я устроил Холдена поудобнее, а потом вгляделся в монастырь, стоявший на холме. Проверил механизм клинка, прицепил саблю на пояс, зарядил два пистолета и сунул их за портупею и еще зарядил два мушкета. Запалил фитиль и факел, взял мушкеты и пошел назад, на холм, и на вершине зажег еще один факел и еще один. Я выгнал лошадей и первый факел бросил в конюшню, и с плотоядным треском вспыхнуло сено; второй полетел к порогу часовни, и когда она хорошенько заполыхала вместе с конюшней, я неспешно перебежал к спальням, зажигая на ходу новые факелы, разбил там окна и швырнул факелы внутрь. А потом я вернулся к центральному входу, к мушкетам, оставленным под деревом, и стал ждать.