Прощание, стр. 87
29
Октябрь, как и сентябрь, был переменчивым: то вёдро, то нудные, затяжные дожди, то теплынь, то прохватывающая до костей знобкость. Осень набирала разбег, но выдавались устойчивые своей погожестью дни, когда верилось: не скоро ноябрь, ну а про декабрь и слыхом не слыхивать. На три погожих дня пришлась подготовка к операции, а самое операцию проводили уже в ненастье: проливной и одновременно обложной дождь, грязь по колено, холодный ветер, мокрые, желтые, печальные листья сыплют сверху. Осень, как и война, набирала разбег… В эти дни в отряд снова приезжал Волощак, инструктировал Скворцова по предстоящей операции, и Скворцов уяснил окончательно: секретарь подпольного райкома партии – центральная фигура, связывающая городское подполье и партизан в лесах (то, что он координирует деятельность партизанских отрядов в районе и что у него свой отряд, быстро разрастающийся, было ясно и раньше). Но Скворцов не знал: операция строится на основе данных, добытых человеком по прозвищу Трость, и на основе пропусков и других документов, добытых опять же Тростью.
Скворцов знал, что операция будет экзаменом для участвующих в ней отрядов, в первую очередь – для командиров. Свой отряд впрямую подключать к операции Волощак не стал: недавно был бой, каратели потрепали, надо восстановить боеспособность. Поэтому было решено отряд держать в резерве, на случай неблагоприятного стечения обстоятельств. На себя Волощак взял общее руководство операцией… Все три дня Скворцов много работал: и с Волощаком, и со своими – с Новожиловым, Емельяновым, Федоруком, с командирами рот (взводы преобразовали в роты), и с командирами партизанских отрядов, которые вместе с ним проводят операцию. Иосиф Герасимович вызвал их в отряд к Скворцову, и они помудровали – первая совместная операция! Командиры отрядов не произвели на Скворцова большого впечатления, но по человечески понравились, душевные, компанейские, неунывающие ребята, один ровесник, из армейцев, старший лейтенант, другой постарше, из гражданских, бывший директор педтехникума.
Самочувствие было приличное, малярия отстала. И Лида вроде бы вовсе не замечала его. Начисто, категорически, бесповоротно… Быть может, остальные этого и не видели, но Скворцов-то видел, и самолюбие его было уколото. Да и душу будто кольнули, когда Лида прошла, не глянув на него. В другой раз глянула как на пустое место, уж лучше б совсем не глядела. Скворцов говорил себе: ну чего ты ершишься, опять со своим самолюбием, сам же хотел, чтоб оставила тебя. Никаких претензий нет. Ни к ней, ни к себе. Все решилось как надобно. А в груди иногда покалывает. Займись делами, выкинь все это из головы. Она молодая, она должна любить и полюбит еще кого-то, а ты не приспособлен для этого, ты приспособлен для одного – для войны, ну и занимайся войной, да получше. Хотя сказать, что воюет безупречно, не скажешь. Где она, мерка его командирских действий? Все это партизанство внове, никаких инструкций и уставов, своим умом доходим. В какой-то степени кустарщина, может, и прав тот капитан, Белозерский по фамилии, комбат, – не забылся. Ну и что? Громи оккупантов, приближай час победы. Когда-нибудь, возможно, и вскоре, высшее командование направит сюда парашютистов, десантников каких-нибудь, специально обученных, экипированных и вооруженных для действий в тылу врага. Тогда немецким захватчикам придется туго!
Отряд выступал вечером. Сек косой дождь, колеса подвод вязли в колеях, партизаны подталкивали подводы плечами, вытаскивали их из колдобин. Лошадей надо беречь. Выберутся на гравийную дорогу – усядутся на подводы, хотя под дождем и сидеть малоприятно. Топать, впрочем, еще хуже. Впереди двигалась разведка. Скворцов находился с третьей, штабной, подводой. Колонна подвод, то разрываясь, то смыкаясь, ползла меж мокрыми, словно отряхивающимися деревьями и кустами, и люди были промокшие. Вытаскивая ноги из грязюки, Скворцов шел справа от подводы, – в стареньких, разбитых сапогах показывать личный пример было не столь увлекательно. Глядя на него, не садились на подводу и Новожилов, и Федорук, и, уж конечно, Емельянов. На операцию отправилась вся отрядная верхушка, на хозяйстве остался Лобода. Бушевал Павло, требовал, чтоб и его взяли. Но кто-то, ж должен остаться из начальства, и Скворцов сказал Лободе: «Ты». Другие тоже хотят воевать, надо соблюдать какую-то очередность. В операции участвует подавляющее большинство личного состава отряда. И еще группа подрывников, которых прислал Волощак, будут рвать мост. Формально подчиняясь Скворцову, фактически они были от него независимы, и он считал это неправильным. Но переубедить Иосифа Герасимовича, если он в чем-то убежден, не просто.
Да, Павло остался на базе. Пусть передохнет, пусть остынет. А то больно горяч, больно крут в обращении с людьми. Однажды, когда Скворцов сделал ему замечание, стал оправдываться: «Война ж». – «Ты это брось, ты загибаешь», – сказал Скворцов. Лобода почему-то покорно согласился: «Загибаю». И спросил с улыбочкой: "Забыли, товарищ лейтенант? У краснодарской пацанвы клич был: «Бей своих, чтоб чужие боялись!» – «Не забыл. Но то было в шутку, а ты же целую базу подводишь, на войне, мол, иначе нельзя…» – «Я загибаю, товарищ командир отряда», – и эта застывшая на холодном волевом лице улыбка. Определенно: какой-то в Лободе перекос. А в июньских боях на границе дрался Павло отважно, да и ныне так же дерется. Что ж еще нужно от человека на войне? Нужно, чтобы он не утратил доброты к своим. А ты, лейтенант Скворцов, не утратил? Не знаю. То-то же, других судишь. Сужу, хотя понимаю: себя сперва суди, не раз это повторял. Ну и что, есть толк? Не знаю. Все-то ты: не знаю, не знаю, определенности в тебе стало меньше. Возможно…
Скворцов оступился в колдобину, набрал в сапоги жижи, чертыхнулся и услыхал возницу: «А ну к подводе, раз-два, взяли!» Подошел к подводе, потеснив кого-то, налег плечом на задок. Вдруг озарило воспоминание: так оттеснил кого-то, стрелявшего из амбразуры блокгауза, пулеметчика ли, автоматчика? Все в том же июне. Этот месяц врубился в память! Рядом натужно кряхтели, повозочный размахивал кнутом, лошади ржали, рвали постромки, разбрызгивали грязь и, наконец, выбрались на твердь.