Прощание, стр. 73

– Я ему: «Кум-зернышко, ты на меня бочку не кати… Чего катить-то без толку, кум-зернышко?» – Иван Харитонович Федорук, помпохоз, сосет здоровенную самокрутку и рассказывает неспешно, слова через час по чайной ложке.

Новожилов, к которому обращен этот рассказ, нетерпеливо дергается: быстрей бы говорил, не тянул кота за хвост и вразумительней. Вроде по-русски, а понимаешь не лучше, чем если бы говорил по местному. Что за кум-зернышко, что значит —катить на кого-то бочку? Федорук не без снисхождения объясняет:

– Кум-зернышко? Так я обращался к людям. До войны. Когда был директором. Привык… А катить бочку – возводить напраслину, чего ж тут не понять? Понял, Эдик?

– Понял, Иван Харитонович, – отвечает Новожилов, морщась. Что за удовольствие, когда тебя, начальника штаба, кличут Эдиком, а ты должен отвечать: Иван Харитонович, Ибо помпохоз отряда годится тебе в отцы, он бывший директор сахарного завода, шишка и держится по-прежнему начальственно. Да он и есть начальник: помощник командира отряда по хозяйственной части, но и Новожилов не пешка, штаб под его началом, и вообще он заместитель Скворцова. Ух, что за самосад курит Федорук, дрянь вонючая, горло саднит от дыма. Но сделать замечание неудобно, да и бесполезно: все на подводе, кроме Новожилова, дымят цигарками. И на второй – тоже дымят.

– Я ему, бисову сыну, режу: «Кум-зернышко, у тебя недостача, а ты ховаешься за директорскую спину, на меня валишь. Она, спина-то, хоть и широкая, да жулика не скроет…» – Голос у Федорука сиплый, застарело-простуженный, спина действительно широкая, под большим красноватым носом вислые, по-западноукраински, усы (Новожилову кажется: слова Федорука застревают в усах, не все доходят до слушателей). А и медленно же говорит Иван Харитонович: на десять слов – десять затяжек, уж лучше б вовсе не рассказывал.

Подводы ехали лесной дорогой, то параллельно просеке, то пересекая ее. Выехали после обеда и на месте должны быть к вечеру, потемну. Теперь они так частенько раскатывают – на подводах, а то приходилось ногами отмеривать, длинные тут версты, на Западной Украине. Потому что враждебные. На каждой версте, на каждом шагу можешь напороться на немцев, оуновцев, полицейских. Поэтому разговоры разговорами, а винтовки, автоматы наготове, и глаза шарят по дороге, по лесной чаще.

Новожилов покачивался, налегая одним плечом на плечо помпохоза Федорука, другим – на спину Дурды Курбанова, повозочного; этот туркменский паренек нравится Новожилову, что ни поручат – исполняет с усердием. Лошадей любит; Федорук произвел его в конюхи, в повозочные, и тут Дурды показывает себя с самой лучшей стороны – так бы записал ему в характеристику, будь мирное время. Где оно, мирное время? Вместо него война, вместо армейской службы партизанство, вместо привычного порядка кавардак. И внешне: вместо единообразия воинской формы – кто во что горазд: гимнастерки, шинели, свитки, плащи, пиджаки, фуражки, пилотки, кепки, шляпы, сапоги, ботинки и… даже тапки. Каково кадровому командиру взирать на это? Разве красные тряпочки на головных уборах изменят положение? У него самого армейские сапоги разбиты, гимнастерка и шаровары продраны, шинель прожжена, но все равно сапоги с подвязанной подошвой обметает тряпочкой, кое-как заштопанную гимнастерку или шинель перетягивает в талии ремнем, пряжку драит толченым кирпичом, подшивает выстиранный подворотничок. Что вы хотите, внешний вид для кадрового командира не пустой звук.

– Вот ты и рассуди, Эдик. Я директор завода, член райкома партии, депутат, уважаемый в районе человек, и что же, кому больше веры? Жулик сваливает на меня. Ты спросишь: удается ли ему? Да как тебе сказать… Кое-что и удается, потому существует закон в природе: ври-ври, что-нибудь и останется…

Федорук тягуче, обстоятельно, в подробностях передавал историю, как он выводил проходимца на чистую воду и во что ему это обошлось, искурил одну цигарку, свернул вторую. Решил табачить без перерыва, уморить Новожилова. Но он слушал терпеливо. И очень внимательно. Такова уж натура: все, что делает, делает серьезно. Недаром его назначили начальником штаба. Он наведет порядок и дисциплину! Коль доверили – оправдает доверие. И он не кабинетный работник (его «кабинет» – угол в штабной землянке), он должен выезжать на местность, знакомиться с условиями боевых действий воочию, участвовать в них непосредственно.

Как на учениях складывалось ладно да приятно! Но был привкус: воюют как бы понарошке. После двадцать второго июня воевали уже всерьез, и все, кому не лень, костерили связь, которую батальон не обеспечивал. Попробуй обеспечь в той заварухе! А на учениях обеспечивали безотказно, благодарностей удостаивались, младшему лейтенанту Новожилову неоднократно вписывали их в личное дело. Был младший лейтенант Новожилов, теперь – Эдик. Командовал взводом, так к нему не обращались. Стал начальником штаба отряда – пожалуйста: «Эдик», «Иван Харитонович», запорожская вольница. Персонально к помпохозу Федоруку у него претензий нет: сугубо штатский человек, в армии не служил, несмотря на звание: техник-интендант, вот и занимайся своим интендантством. Что он и делает. Хватка есть, хозяйственный опыт. Старый коммунист, в польских тюрьмах насиделся, еще в КПЗУ состоял, в Коммунистической партии Западной Украины. Сейчас в ВКП(б). Сугубо штатский – воюет. И Новожилов, сугубо военный, – воюет. Правда, какая-то не та война. Настоящая война за тридевять земель на востоке, у них здесь – партизанская.

Он, Эдуард Новожилов, в армию пошел не воевать, а служить. Товарищи его после школы поступали в институты, он же, единственный в классе, не раздумывая, отослал приемные документы в военное училище связи. Почему связи? Мать была телефонисткой. А военным надумал стать, попав мальчишкой на парад: медь оркестров, блеск оружия, форма, шеренги, красота и порядок! А командиры? Как их слушаются! Да, не готовился к войне Эдуард Новожилов, однако в боях в укрепрайоне не растерялся, воевал, как велели уставы. И теперь, после печального исхода боев, нисколько не трусил. А про довоенную службу вспоминал с грустью, с сожалением: какая была короткая. Это прекрасное время армейской службы осталось за июньской чертой, и будет ли он жив, когда оно вернется? Все будет в лучшем виде, как говаривал майор Кривошеин, начальник штаба батальона связи. Майор Кривошеин также говаривал: «Щи да каша – пища наша», ибо любил поесть и нередко посему инспектировал батальонную кухню. И Эдик Новожилов – любитель вкусно поесть, и потому он предвкушает, как сегодня вечером будут ужинать на хуторе у знакомца Ивана Харитоновича Федорука. Или даже родственника. Доберутся – подрубают.