Прощание, стр. 62

В последующие дни прибилось еще несколько человек, а затем еще и еще. Это были и окруженцы – красноармейцы и сержанты, и местные – из райкома комсомола, из сельских Советов, директор сахарного завода, школьный военрук, участковый милиционер, – разные возрасты и судьбы, коммунисты, комсомольцы и беспартийные, мужчины и женщины. Да, были и женщины, и Скворцов поколебался, прежде чем принять их в отряд. Тем более, что Павло Лобода нашептывал:

– Товарищ лейтенант, чёрта ли в бабах? Какие же из них партизане?

Он так и произнес: партизане. Скворцов с удивившей самого досадливостью поправил. Лобода сказал:

– Партизане, партизаны – какая разница? В корень надо глядеть!

Хм, он глядит в корень и еще поучает. А Скворцов, получается, верхогляд? Что бы ни получалось, оттолкнуть, выпроводить этих женщин, советских женщин, – неправильно. Жестоко это будет, безнравственно.

– Павло, ты считаешь, что партизан должен только стрелять? А кашеварить, а белье стирать? За ранеными ухаживать?

Лобода не ответил, сам спросил:

– Товарищ лейтенант, а вы уверены, что женщины сплошняком советские, что среди них нету подосланных?

– Кем подосланных?

– Ну, кем… немцами, националистами… Проверять надо.

Проверять, наверное, нужно. Но как это делать – Скворцов не представлял. Да и почему одних женщин проверять? Мужчин тоже.

– Насчет баб, женщин то есть, воля ваша. Вы командир, вам решать…

– Я уже решил, – сказал Скворцов и перехватил взгляд одной из женщин – в сарафане, в накинутом на узкие плечи жакете, востроглазая и востроносая, худенькая, как девочка, ее, кажется, Лидой зовут.

В отряд пришел и милиционер. Поверх милицейской формы – прорезиненный штатский плащ, под плащом – кобура с наганом. Молодец, пришел с оружием, все бы так. Увидев милиционера, Скворцов в первый момент смешался. Да чего я, усмехнулся он над собой, мы же незнакомы. Тогда, на горе Высокого Замка, тоже был милиционер. Где он сейчас? Возможно, погиб.

И тут же еще воспоминание о кануне. Владимир-Волынский, Первое мая, зеленая листва, в небе голубень, кумачи, кумачи. На городской площади – булыжник чисто подметен – парад: проходят подразделения Красной Армии и пограничных войск; на трибуне – командование и гости, германские офицеры – гладкие, ухоженные, затянутые в ремни, сверкают стекла моноклей и фотоаппаратов. Немцы снимают марширующие колонны, технику. Им вежливо говорят: «Это фотографировать нельзя». Они вежливо улыбаются: «Почему?», – но аппараты убирают в футляры. А вечером в гарнизонном клубе – бал, пары танцуют танго, в уголке, возле эстрады, возле самого джаз-оркестра, за столиком сидят комдивы, которым только что присвоили генеральские звания, в новенькой, отутюженной форме, сидят вместе с немцами, разговаривают и улыбаются… Не эти ли немецкие офицеры повели своих солдат на заставы, на Владимир-Волынский двадцать второго июня? Очень может быть. Но как же так? Как же можно было сидеть за одним праздничным столом с фашистами, с извергами, с бандитами? Ты у кого спрашиваешь? Ни у кого. Ну, у себя спрашиваю.

Людей прибивалось даже больше, чем Скворцов предполагал. То кто-то натыкался на лагерь, то на кого-то натыкались партизаны или же высматривал дежурный наблюдатель, – словом, людей прибавлялось. Они сразу узнавали партизан, хотя, наверное никто из них – в силу возраста – никогда прежде не видал живого партизана, узнавали – по красной ленточке на фуражке, шляпе или пилотке. Сделано это было по распоряжению Скворцова: надо ж как-то отличаться от всяких групп и банд, тоже одетых кто во что горазд. Кое-кто высказался: ленточки демаскируют, выдают, враги враз догадаются, кто мы, а зачем это партизанам? Скворцов оборвал: отставить разговоры. Затем объяснил: пусть местное население, все честные люди видят, кто мы; те, которые с красной полоской, не воруют, не грабят, не насилуют, они воюют с врагами Родины, ну и враги пусть видят и пусть боятся. То, что отряд рос, – радовало. Но это же заставляло задумываться, радость трезвела. Война сорвала людей с места, немало их бродило по лесам, и они без труда находили лагерь. Значит, так же могут обнаружить лагерь и враги, надо забираться еще дальше в глушь, усилить охрану, караульную службу. И больше строить землянок, больше запасаться продовольствием, впрок, – Скворцов организовал охоту, отстреливали коз, кабанов, диких гусей и уток. Надо было добывать оружие, готовиться к боевым действиям, а для этого – прежде всего организовать людей.

И, подумавши, Скворцов решил: по своей организации отряд должен максимально приближаться к воинской части. Партизанской вольницы нужно избежать, только при твердом порядке, крепкой дисциплине можно сколотить нечто боеспособное. Начинать – сверху. Кто будет командиром? Видимо, он, лейтенант Скворцов. Да практически он уже и командует отрядом. Хотя Емельянов старше по званию, но – политработник, Скворцов же строевик, посему старшему политруку быть военным комиссаром отряда. Емельянов – добрый, рассудительный, с тактичным подходом к людям. И скромный. Словом, военком. Начальник штаба? Младший лейтенант Новожилов, Эдуард, Эдик, экое фасонистое имя. А Игорь? Менее фасонистое. Новожилов из укрепрайона, бывший командир взвода связи. Толковый, решительный. Грамотный. Усидчивый. Хотя не без гонора, поучать любит. Дельные его поучения Скворцов принял – например, об усилении караульной службы. Он же, Новожилов, будет пока и замом Скворцова по строевой. Кто разведку возглавит? Никого на примете нет, придется временно заниматься этим самому Скворцову. Или Новожилову? Пожалуй, ему. Нужна и контрразведка. Пускай этим командует сержант Лобода, он сверхбдительный, с нюхом. Будет зарываться – поправим. Он же будет помогать в штабе младшему лейтенанту Новожилову. Кому поручить хозяйственное обеспечение? Директору сахарозавода Федоруку Ивану Харитоновичу, опытный хозяйственник, к тому же из украинцев, из западников, быстрее найдет общий язык с местным населением, а без материальной помощи местного населения нам вряд ли обойтись. По крайней мере, на первых порах. А парторга и комсорга нужно выбирать, ну, это забота военкома, пусть Емельянов проведет партийное собрание, комсомольское…