Прощание, стр. 12
4
– До чего же ты поперечный! – в сердцах сказал Белянкин.
– Но, но! – Скворцов усмехнулся. – Не зарапортовывайся. Как-никак, я начальник заставы.
– Ты прежде всего коммунист, и я коммунист! И Брегвадзе с Варановым коммунисты…
– Прямо хоть открывай партсобрание, – сказал Скворцов без усмешки.
– Партсобрание ни к чему, а поговорить по душам, как коммунисты и командиры, можем, – сказал Белянкин, вытаскивая из кармана пачку «Беломора».
– Поговорим, – согласился Скворцов. – С Брегвадзе начнем?
– Я на заставе без году неделя, мне послушать полезно…
– Варанов?
– Почему Варанов? Как что, так меня, Варанов, Варанов…
– Ладно, я начну, – сказал Скворцов. – Попрошу при этом учесть, что разговор у нас неофициальный, доверительный… Чтоб впоследствии не вставлять каждое лыко в строку… Так вот, наш любимый комиссар обозвал меня поперечным. За то, что я не запрыгал козликом, ознакомившись с заявлением ТАСС…
– Не приписывай мне глупостей, – проворчал Белянкин.
– А ты не перебивай. Выскажусь, можешь поспорить. Да, я говорю: привык верить печатному слову. И тут хочу верить.
– И верь на здоровье! Кто ж тебе мешает? – опять встрял Белянкин.
– Немцы мешают. Те, что окопались за Бугом и готовят удар.
– Завел ту же пластинку…
– Ту же, политрук! И буду ее заводить до тех пор, покамест командую заставой! Мой партийный и служебный долг – принимать факты как они есть и поступать соответственно! Я тебе скажу так: заявление ТАСС заявлением, проводи среди бойцов разъяснительную работу, а я укреплял и буду укреплять обороноспособность заставы!
– Это смотря как понимать обороноспособность, – угрюмо сказал Белянкин. – Иному мерещится: он мобилизует, а в реальности демобилизует…
– Знакомые песни! – Скворцов поморщился, застучал карандашом о чернильницу.
Они сидели в канцелярии: Скворцов и Белянкин за столом, Варанов и Брегвадзе на диване. Брегвадзе и Варанов пришли сюда, не сговариваясь, каждый с «Правдой».
– Валяй, Варанов, выкладывай, – сказал политрук.
– А чего выкладывать? Я считаю: начальник заставы по закону заостряет бдительность. Я у вверенного объекта насмотрелся на фашистов. Лезут па мост, хотя это запрещено, кажут голый срам, орут: «Рус, капут!» Друзья себя так не ведут…
– Да какие они друзья? – сказал Брегвадзе.
– Однако и не враги, – сказал Белянкин. – У нас с ними пакт о ненападении.
– Который они порвут, как клочок бумаги. – Скворцов сложил промокашку вдвое и разорвал ее, обрывки подбросил на ладони, ссыпал на стол.
– Мне только одно непонятно, товарищи, – сказал Варанов, – неужели боимся Гитлера?
Белянкин и Брегвадзе ответили почти одновременно:
– Что за нелепое предположение, Варанов?
– Мы никогда, никого и ничего не боялись!
– Конечно, нашему руководству смелости не занимать, – сказал Скворцов. – Но Гитлер силен, вся Европа на него работает… Думаю: руководство наше опасается каким-нибудь неосторожным шагом спровоцировать Гитлера на войну. Поэтому нам и шлют указания из Центра: усилить наблюдение, не поддаваться на провокации…
– Что мы и выполняем, – сказал Варанов.
– Слушайте, ребята. – Скворцов оживился, подался вперед. – А что, если заявление ТАСС рассчитано не столько на армию, на пограничников, сколько на страну? Чтоб успокоить народ, а?
Брегвадзе собрал кожу на лбу в глубокомысленные складки, Белянкин хмыкнул, Варанов проговорил:
– Отчего бы и нет?
– И еще возникло соображение! А что, если заявление ТАСС адресовано не столько нам, сколько Гитлеру?
– Занесло тебя, браток…
– Да ты послушай, Виктор! Прочитает фюрер это заявление и скумекает: Советы действительно настроены миролюбиво, мне ничем не угрожают. И, может, не полезет к нам еще какой-то срок. А время работает на нас! День ото дня армия, страна набирают мощь… Но если на уме скорый разбой, фюрер скумекает так: Советы не помышляют о войне, они абсолютно к ней не готовы, сцапаю их, как слепых щенят… Вот! А у нас, как известно, могучая армия. Сунется Гитлер, костей не соберет!
– На удар агрессора ответим тройным ударом, – сказал Белянкин. – Разобьем врага на его же территории. Малой кровью, могучим ударом!
– Видишь, любезный комиссар, мы нашли подобие общего языка.
– Нашли, когда у тебя прорезались правильные ноты. А допрежь фальшивил…
– Ну, ладно, – сказал Скворцов и прихлопнул ладонями по столу. Этот жест у него обозначал: поговорили и хватит, теперь слушайте меня. – В высокую политику нам все равно не выбиться. Наша забота – держать порох сухим, быть готовыми к любому повороту событий… Разъясняя бойцам заявление ТАСС, будем призывать их не ослаблять бдительность…
– Как же увязать одно с другим?
– Увяжем, – сказал Скворцов. – Наши люди поймут, не такие уж они глупые… Поймут: желая мира, не забывай о войне…
– О чем закручинился? – спросил Белянкин. – Во Львове были неприятности?
– Я уже тебе говорил: никаких неприятностей во Львове не было, вызывали по делам службы. И ни о чем я не кручинюсь. Будем считать разговор состоявшимся. – Скворцов снова прихлопнул ладонями по столу. – Брегвадзе и Белянкин, идите отдыхать. Занятия по изучению уставов проведет старшина, по тактике – я. Белянкин пару часов поспит, проведет политзанятия…
– А ты не уходишь? – спросил Скворцов, когда они остались с Варановым вдвоем.
– А ты пошто гонишь? – спросил Варанов. – Бывшего пограничника гонишь?.
Это Скворцов слыхивал многократно: Варанов закончил пограничное училище, послужил на уссурийской заставе, затем – один аллах знает, за что – зафуговали в железнодорожные войска.
– Коля, у меня уйма хлопот. По тактике нужно подготовиться.
– Успеешь! Подари мне десяток минут, сыграем в шахматишки, блиц!
– От тебя не отвяжешься. Расставляй фигуры и учти: сегодня больше с тобой играть ни-ни!
Варанов раскрыл древнюю, облезшую доску, выгреб и расставил разношерстные, поломанные фигуры, в азарте облизался:
– Моя очередь играть белыми! Итак, е-два – е-четыре! Что вы на это возразите, гроссмейстер?