Эра Броуна, стр. 19

Около клетки с гориллами суетились ученые, устанавливая аппаратуру, и толпились зеваки. Никакие лечебные или санитарные меры тут были не нужны, разве что “яны” меньше внимания стали обращать на еду – до этого ли в споре?..

Сува простоял у обезьяньих клеток битый час, совершенно позабыв о рыночных событиях и вдоволь начесав затылок, а потом, утомившись, решил перед уходом из зоопарка зайти в террариум. Захотелось поглядеть на ядовитых змей. Возможно, в организме образовался дефицит яда, ведь кло-шар давненько не общался с особами противоположного пола.

Это было достойное завершение безумного московского дня: в террариуме непрерывно звучал оглушительный визг, из дверей выскакивали насмерть перепуганные посетители. Матери тащили за собой то упирающихся, то почти бесчувственных детишек, мужчины выносили потерявших сознание старушек и складировали их на близлежащих скамейках. Прохожие, которым передавалось общее состояние, тоже чувствовали себя не в своей тарелке и спешили убраться восвояси.

Кроме полицейского, Сува оказался единственным человеком, кто пошел против течения и очутился в коридоре террариума. Он даже не слышал предупреждений, что явно сглупил и зря рискует жизнью, его влекло словно кролика – в пасть удава. Да и вообще змей он боялся много меньше, чем некоторых людей…

Зрелище это было потрясающее: пол коридора покрывал двадцатисантиметровый слой змей всех видов, расцветок и калибров. Кто-то открыл вольеры, и теперь эта гремуче-гадючье-удавовая братия спешила выбраться на свободу. Змеи сплетались в огромные клубки, чем-то напоминающие демонстрационные модели сложных органических соединений, В самой гуще этого безобразия столбом застыл, вытянув руки вверх, молодой служитель. Его нога и туловище до самых подмышек были оплетены змеями. Парень был ни жив ни мертв, губы беззвучно шевелились – он не мог даже позвать на помощь. А змеи тем временем вовсе не пытались удавить его или, тем более, закусать насмерть. (Хватило бы и одного-единственного укуса…) Они ласково терлись о его грудь и спину жесткими головами, дотрагивались до его кожи раздвоенными языками, будто желали поцеловать. А он, бедняга, уже перестал и вздрагивать от их прикосновений, только трясся мелкой дрожью.

Полицейский не долго думая бахнул из пистолета в воздух, но это не возымело положительного эффекта. Когда дым рассеялся, оказалось, что не занятые в “скульптурных” композициях и равнодушные к служителю змеи направляются теперь в сторону двери – как раз к полицейскому и Суве. Клошар не стал испытывать судьбу и выскочил наружу. Теплое, ласковое солнце нескоро смогло отогреть его, и “гусиная кожа” не проходила до самого моста.

Из статьи Павла Орликова “Дети – шпионы? Нет, шпионы – родители!” в газете “Доброе утро”:

“Дети, вдруг совершенно разучившиеся говорить по-русски, – что может быть страшнее для отца и матери? Я не говорю: ваш ребенок вдруг совершенно разучится говорить по-русски, и я не говорю: мой ребенок… С нами, горячо любимые соотечественники, этого произойти не может в принципе. Потому что мы – россияне, выросшие в России, мы – ее дети и нам нечего скрывать. Чужое (и исконно присущее его произносителю) слово вдруг не вырвется у нас – ни под хмельком, ни во сне, в бреду или под пыткой. Не вырвется оно и из уст наших с вами детей. Это прерогатива скрытых инородцев, прерогатива шпионов и их единоутробных чад.

Наконец-то (о возрадуйся, госпожа контрразведка!) появилась идеальная возможность разоблачить десятилетиями создававшиеся в России шпионские сети Севера и Юга, Запада и Востока. Настало время очиститься, “раздав всем сестрам по серьгам…”. И я вовсе не требую примерного наказания для выявленных таким образом шпионов и, тем паче, их казни, – пусть себе трудятся на ниве народного хозяйства, если, конечно, не решат немедленно покинуть пределы… Довольно того, что на их груди будет висеть табличка с соответствующей надписью, например: “Я – шпион ТАР” или “я – шпион Америки”, которую снимать дозволяется только на время сна…”

Глава шестая

28 СЕНТЯБРЯ

ФОН РЕГ (2)

Ночная дорога – темно-серая петля в чернильной гуще. Трещат цикады, словно какие-то механические приспособления. Вряд ли они могут быть живыми существами.

Когда-нибудь я уеду отсюда. Навсегда… А пока надо возвращаться на станцию, а значит, надо шагать и шагать, одолевая бесконечный подъем.

Припозднился… Никак было не уйти от горящих углей камина, от чаши с подогретым глинтвейном и стаканчика с янтарным джином. Ах, доктор, доктор… Как ты сумел поймать в силки такую женщину?.. – думал Петер фон Peг, заставляя себя лезть в гору. Его старенькая “тойота” сломалась в самый неподходящий момент и вот теперь поди ж ты доберись до теплой постельки…

Ну хоть бы какая попутка! Ноги уже не сгибаются. Теряю автоматизм, а значит, каждое движение превращается в тяжкий труд. Левая нога… Правая нога… Согнуть в колене, поднять, разогнуть, опустить… Или наоборот?

Черные купы деревьев по сторонам дороги, словно грозовые тучи, пытающиеся поцеловать землю, черные груды кустов, будто наваленные по обочинам кучи каменного угля, Склон горы совершенно не виден. Может, и не существует он вовсе? И куда делась эта паршивка луна?! Когда надо, никогда нет под рукой!

У здешнего эскулапа доктора Проста прекрасный повар. Китаец из Ланчжоу. А может, внук китайца из Ланчжоу. А может, и не китаец вовсе. Узкие глаза – это еще не все. Кухня-то скорее европейская, чем восточная. Хотя… Да ну к черту! Словом, хороший повар. Иаков умеет окружить себя самым лучшим: прекрасная жена, уютный дом, цветущий сад, красивые и прочные вещи, гениальный повар и даже… великолепные цесарки вперемежку с сочными кроликами. Или мы ели их строго по очереди?..

Живительная прохлада тропической ночи в горах должна, по идее, отрезвлять. А как на практике?.. Ничуть не бывало. Вот в чем вечная немощь теорий – в их нежизненности, в неповторяемости опыта… Но кто это там шумит за спиной? Шляются среди ночи!.. А ведь это же!.. Эй! Да это джип!

Белые трубы ослепительного света далеко опережали машину. Они разрушали единое тело ночи, вырывали из небытия куски мироздания, придавая немыслимую днем объемность, рельефность каждому кустику, каждой ветке, камешку, бугорку на дороге, каждому пучку травы на обочине…

– Стой! Стой, черт тебя!..

Чуть вильнув, машина обогнала фон Рега, обдав с ног до головы облаком выхлопных газов. Водитель на непонятном языке что-то шумно объяснял своему единственному пассажиру, размахивая свободной рукой. На пешехода ему было ровным счетом наплевать.

Петер замысловато, хотя и совсем нестрашно выругался, отчего-то потоптался на месте, потом продолжил путь.

Интересно, куда они ехали? – подумал вдруг. Он первый раз в жизни видел эту машину. Уж точно. Да и эту парочку – тоже…– Не к нам же, грешным… Впрочем, за правым поворотом есть еще небольшая гостиница “Раджбалдхар” – приют неугомонных американских туристов и совершенно свихнувшихся хиппи-рамаистов. А проехав еще дальше, при некотором везении, можно добраться и до опустевшего лагеря альпинистов со свалкой консервных банок и использованных презервативов. Значит, туда?..

Ингрид…– Мысль его тут же перескочила на фрау Прост. – Я поцеловал ее на прощание, а герр доктор даже не заметил. Мне не стоит приезжать туда больше. Для всех будет лучше… Все-таки как она относится ко мне? То сама любезность, то вдруг бросает какое-нибудь резкое слово или гневно-огненный взгляд. Будто вызов. Отчего, почему – не понять. Или это всего лишь защитная реакция? Значит… Да ничего это не значит. Кто я такой, чтобы разбить ее сердце?.. Старый, потрепанный жизнью пьянчужка, копающийся на задворках цивилизации в том, чего, быть может, никогда не было и нет. Чем я лучше страдающего одышкой толстяка Иакова? Он хоть умеет устроить свою жизнь… Фон Peг, выпив, нередко начинал предаваться самоуничижению – “русскому занятию”, как он сам его называл. Зато уж господин Зиновьев вовсе не способен плясать на собственных костях…