Руководство астронавта по жизни на Земле. Чему научили меня 4000 часов на орбите, стр. 24

В итоге нам разрешили продлить работу в космосе, время которой по плану составляло шесть с половиной часов. Почти все выходы в открытый космос длятся не более семи часов, но так как мы со Скоттом уверяли наземные службы, что у нас все отлично, нам позволили остаться снаружи в продолжение почти восьми часов, чтобы попытаться все закончить.

Когда дело шло к завершению, я опустил взгляд, чтобы посмотреть на нашу планету, проплывавшую внизу. Преодолев возникшую проблему и зная, что мы оба все сделали правильно и выполнили все, что должны были выполнить, я почувствовал важность текущего момента. Однако в открытом космосе самый последний шаг так же важен, как и самый первый, поэтому, пока мы не восстановили давление в шлюзовой камере и не вернулись на корабль, я не позволял себе расслабиться. Но как только я оказался на корабле, я почувствовал, что силы мои полностью истощены, и я просто безвольно плавал в невесомости, ежась от холода. Топливо в моем теле закончилось. Однако, когда один из наших медиков проплыл надо мной с метровым хлопчатым тампоном, состряпанным из всего, что он смог найти на корабле, и заявил, что он собирается пихать эту штуку мне в глаз, чтобы взять пробу, у меня нашлись силы, чтобы рассмеяться.

Позже, обсуждая причины происшествия, мы все сошлись во мнении, что проблемы возникли из-за капель, просочившихся из моего баллона с водой. Возможно, они смешались с капельками пота или с какими-то частичками, которые были на моих волосах или на внутренней поверхности скафандра. Мы обсуждали с Центром управления все возможные варианты, когда оператор связи спросил: «Крис, ты помнишь, использовал ли ты средство от запотевания?» Конечно, использовал. Прошлой ночью я полировал смотровой щиток шлема, чтобы он не запотевал подобно горнолыжной маске. «Ну вот, мы думаем, что ты сделал это не идеально. Возможно, ты не полностью удалил средство с поверхности щитка». Видимо, причиной стало моющее средство. Когда оно смешалось с несколькими блуждающими каплями воды, получился мыльный раствор, который попал мне прямо в глаз. Моей первой реакцией на это открытие стал вопрос: «Как, неужели мы используем моющее средство? А детский шампунь “Хватит слез” разве не вариант?»

Но затем я подумал: «В следующий раз буду более внимательным к мелочам». Микроскопическая капля чистящего раствора поставила под угрозу успех всей операции по установке чрезвычайно дорогостоящего оборудования, которое было и остается жизненно важным для сооружения МКС.

Когда я готовился к своему следующему выходу в космос, я протирал свой смотровой щиток так энергично, что удивительно, что не протер его насквозь. Со временем в НАСА изменили состав раствора, который мы используем для очистки смотрового щитка, на что-то менее едкое. Но до тех пор благодаря широкому распространению информации о моей оплошности каждый астронавт знал, что надо крайне тщательно, до фанатизма, протирать внутреннюю поверхность своего смотрового щитка. Была еще пара случаев, когда астронавты временно слепли во время работы в космосе, однако в Центре управления уже знали, в чем проблема: «Помните Хэдфилда? Причина в средстве против запотевания».

Вот почему так важно внимательно относиться к мелочам. И даже в моем роде занятий любой пустяк очень важен.

5. Последние люди на свете

Случайно астронавтами не становятся.

Средний возраст астронавтов-новичков — 34 года. Много лет они стремились к этой работе, и это стремление определяло принимаемые ими решения. Вероятность пройти отбор сейчас меньше, чем когда-либо. Во время последнего набора, который проводился в Канаде в 2009 г., из 5351 кандидата астронавтами стали всего двое; в НАСА в том же году было рассмотрено 3564 заявки на 9 мест. Процесс отбора кандидатов всегда строгий и нудный. Степень кандидата наук — всего лишь начальное требование, а полипы в носу — очень серьезное препятствие; претенденты, дошедшие до финальных этапов отбора, подвергаются психологическим испытаниям, ректальным обследованиям, проходят через бесконечную череду собеседований и письменных тестов. В людях, которые пожелают пройти через все это, по определению должен быть сильный дух соперничества.

И я знал, что этот дух во мне есть. Я вовсе не был уверен, что пройду отбор — совсем нет; сам процесс жутко трепал нервы, но я был хорошим летчиком-истребителем и хорошим летчиком-испытателем. Когда я прошел отбор и стал одним из четверых новых астронавтов ККА, я почувствовал, что это лучшее из возможных подтверждение моей профессиональной квалификации, моих способностей. Я испытал одновременно и чувство гордости, и волнение, когда вскоре после завершения отбора получил приказ собрать чемодан и отправиться в Хьюстон вместе с Марком Гарно, чтобы начать обучение в качестве курсантов 1992 г. набора. Это было время расцвета эпохи шаттлов, и наша группа оказалась достаточно большой по меркам того времени — в классе было 24 курсанта. У нас кружились головы, когда мы поднимались на лифте в штаб астронавтов в Космическом центре Джонсона; ведь это офис, где получить работу сложнее, чем в любом другом в мире, а у нас это получилось. Мы были лучшими из лучших.

Ну а потом мы вышли из лифта.

И снова стали никем. Нас даже называли не астронавтами, а аскенами (да, звучит именно так, как вы подумали [3]), сокращенно от astronaut candidate — кандидат в астронавты. Мы были плебеями. Чтобы сбить с нас спесь, над нами не нужно было даже подшучивать. Нам достаточно было видеть вокруг тех людей, которые были нашими кумирами многие годы. Когда мне дали место за рабочим столом рядом с Джоном Янгом — одним из первых астронавтов проекта Gevini, одним из дюжины человек, готовившихся пройтись по Луне, командиром экипажа в самом первом полете шаттла — у меня не возникло чувство, что я наконец-то достиг цели. Я чувствовал себя мошкой.

В течение первого дня в Центре Джонсона я спустился с вершины своей профессии на самое дно пищевой цепочки — и оказался я там вместе с другими такими же честолюбцами, которые привыкли всегда быть первыми и теперь решили взобраться наверх как можно быстрее. Нельзя сказать, что между нами не было товарищества и взаимопомощи. Конечно, все это было. У каждого класса был свой индивидуальный характер и соответствующее прозвище: например, курсантов особенно многолюдного класса прозвали «сардинами», а тех, кто поступил в 1992 г., — «кабанами» (отчасти благодаря сатирическому скетчу «Маппет-шоу» «Свиньи в космосе», а отчасти потому, что еще раньше мы решили стать спонсорами пузатой свиньи в хьюстонском зоопарке). Несомненно, в нас присутствовало чувство солидарности, но при этом среда, в которой мы оказались, была очень конкурентной, пусть даже явно о соперничестве никогда не говорилось. Каждого из нас постоянно оценивали и сравнивали во всем, что бы мы ни делали, абсолютно во всем, и было совершенно очевидно, что наши назначения на космические полеты будут определяться качеством нашей работы. Поэтому требования к нам были бесконечно высоки. Я никогда не отказывался ни от одной просьбы или возможности как-то проявить себя, при этом, как и все остальные, я пытался показать, что мне это ничего не стоит.

Тем временем моя семья переехала в Хьюстон, а это значит новый дом, новая школа для детей, новая работа для Хелен. Для семьи первый год на новом месте самый трудный — нужно приспособиться ко всем изменениям. Случается, что браки некоторых астронавтов-новобранцев даже распадаются, отчасти по причине высокого эмоционального напряжения, которое испытывают супруги в этот период, но главная причина, я думаю, в тех усилиях, которые астронавт затрачивает, чтобы встроиться в новую иерархию. Мотивация к распаду брака может быть примерно такая: моя мечта сбылась, но я чувствую себя здесь мелкой мошкой, а ведь я по-прежнему остался тем человеком, который добивается успеха во всем, поэтому проблема, видимо, заключена в моем… браке! Лично мне невероятно повезло, потому что моя семья относилась ко всем многочисленным переездам как к приключениям. Поскольку мы вышли из армейской среды, поначалу нам казалось, что в Хьюстоне все организовано довольно-таки беспорядочно. Выглядело все как в армии, но не хватало именно армейской организации. Обычно в гарнизоне все семьи летчиков живут рядом, общаются и помогают друг другу. Но здесь, в НАСА, все слишком заняты. Постепенно вливаясь в сложившийся общий бытовой ритм, каждый из нас в первое время чувствовал отчужденность.