Джинкс, стр. 15
– А… А что…
– И я ему ничего не должен!
Глава восьмая
Заклинание, в котором было что-то неправильное
Симон вел себя странно – даже для него. Не стряпал, да и ел всего ничего. Сидел целыми днями, изучая книгу в красном кожаном переплете, сравнивал ее, страница за страницей, с другими книгами, обходил мастерскую по кругу, а потом повторял этот обход, но уже пятясь назад, бормоча себе под нос.
На вопросы Джинкса о Костоправе он не отвечал. Джинкса же особенно интересовало, что имел в виду Костоправ, когда сказал: как раз в дело годится. Как-то не походило на то, что речь могла идти о колке дров или уборке в козьем загоне.
Однажды Джинкс проскользнул в мастерскую, когда в ней не было Симона, надеясь выяснить, что тот задумал. И увидел на самой верхней полке завязанную узлом красную в горошек косынку Дамы Гламмер. Джинкс вспомнил, как Симон засунул ее в карман, когда они покидали дом ведьмы после того загадочного разговора о магии корней. Он потянулся к свертку, однако в нескольких сантиметрах от него рука уперлась в какую-то преграду. Джинкс попытался добраться до свертка и сверху, и сзади. Казалось, что он защищен невидимым стеклянным колпаком. Симон явно наложил на него какое-то охранное заклятие.
Впрочем, Джинкс не сомневался: если он дотянется до платка и развяжет его, то увидит корни.
«Магия корней творит то, чему вообще не следует видеть свет дня», – сказала Дама Гламмер.
Охранное заклятие не мешало свертку испускать холодный мертвенный запах – или создавать такое ощущение. Ощущение несправедливости. Злого дела, которое уже не поправишь. Ледяной, вкрадчивой гнусности. Джинкс вспомнил о чувстве вины, которое он заметил в Симоне по пути к жилищу Дамы Гламмер. И спрыгнул со стола.
Тут на глаза ему попалась книга в переплете из темно-красной кожи. Та, на которую Симон тратил в последние дни так много времени. Обычно Симон не оставлял ее лежать на столе.
Джинкс открыл книгу, полистал. Книга была написана на неведомом ему языке. Он увидел рисунок, изображавший бутылку. А в ней – неясные очертания человеческого тела.
Джинкс перевернул несколько страниц. Картинки – какие-то замысловатые символы, возможно, те, которые полагается копировать с помощью мелка?
Тень Симона легла на страницу. Джинкс оторвал взгляд от книги.
– Немедленно закрой ее, – велел Симон.
Джинкс торопливо захлопнул книгу и опустил ее на рабочий стол. Он ожидал, что Симон рассердится – прежний Симон, тот, какого он знал, так и сделал бы. Однако этот странный новый Симон повел себя иначе – встревожился, показалось Джинксу. Вот появились зеленоватые облачка… чего? Может быть, страха? С чего бы это чародею пугаться?
Симон схватил книгу, запихал ее в карман мантии и ушел. Гнева в нем так и не обнаружилось. Лишь непонятная и даже пугающая тревога.
Проходили дни, недели. Книга больше ни разу не осталась там, где ее мог увидеть Джинкс.
В Симоне что-то переменилось. Джинкс не взялся бы сказать, в чем тут причина – в корнях ли, в заклинании, которое он составлял. Дама Гламмер ошиблась – читать мысли Джинкс не умел. Мысли – это тебе не книги. Они все время меняются.
Но, как бы там ни было, любой человек видит то, что само лезет в глаза, ведь так? А Джинкс видел белую, непроницаемую стену решимости Симона произвести новое заклинание и розоватые вспышки тревоги о том, что ему это не удастся или что заклинание не сработает. И об эту белую стену билась София со своей тревогой за Симона.
– Ты изменился, – как-то раз сказала она. – Это все Урвальд. Он изводит тебя.
– Урвальд тут не при чем. Просто я сейчас очень занят.
– Почему ты затеял уборку в мастерской? – спросила София.
– Потому что ее следовало затеять, – ответил Симон.
– Но ты же никогда не наводил здесь порядок, – сказала София.
«Да он и на этот раз особо не утруждался», – подумал Джинкс. Ну, может, самую малость. Всю работу выполнял, разумеется, Джинкс.
– Это моя мастерская, – отрезал Симон. – И я могу прибираться в ней, когда захочу. А объяснять тебе все свои поступки я не обязан.
Все это походило на обычную перепалку Симона с Софией и Джинкса особенно не беспокоило. В отличие от стены, которой окружил себя Симон. Стена эта существовала и раньше, однако укрывалась в самой глубине Симона и ограждала его от всех, но не от Софии. Джинкс слушал их, протирая тряпкой для пыли стопку книг. Пыль набилась ему в нос, и он чихал. Оскорбленный паук успел убраться куда подальше.
– Ты занимаешься чем-то необычным, – сказала София. – Каким-то серьезным заклинанием, которого раньше не делал, верно?
– Ты же не желаешь ничего знать о магии, так зачем спрашиваешь? – ответил, не глядя на нее, Симон.
– С тобой невозможно разговаривать, когда ты такой, – сказала София и повернулась, чтобы уйти.
– Вот и не разговаривай.
Бледная дрожь обиды прокатилась по комнате.
– Тебе кажется, что я путаюсь у тебя под ногами, – дрожащим голосом сказала София.
– Не кажется. Так и есть, – резко ответил Симон. Однако мысли его с этими словами никак не сходились. Джинкс совсем запутался. И неожиданно для себя выпалил:
– Он так вовсе не думает, София!
– Не лезь не в свое дело! – рявкнул Симон.
– Это мое дело.
– Нет, Джинкс, не твое, – сказала София. – Симон, может, мы поговорим об этом где-нибудь…
–?Не о чем тут разговаривать.
–?И этого он не думает! – Джинкс уже не мог остановиться. – Он ненавидит себя за эти слова. Не знаю, почему он их говорит.
Симон круто повернулся к Джинксу.
–?Убирайся отсюда, сию же минуту!
–?Нет, Джинкс, не уходи. Уйду я, – сказала побледневшая София.
–?Вот и правильно, – согласился Симон.
Она ушла, оставив в мастерской такое ощущение, точно здесь что-то разорвалось надвое.
Джинкс чувствовал себя ужасно. Он слышал, как София дошла до конца коридора и дальше – сквозь каменную стену. Он продолжал стирать с книг пыль, хотя вся она уже перебралась на тряпку и в его ноздри. София нравилась ему, а Симон, так мерзко обошедшийся с ней, его возмущал. Джинксу хотелось побежать за Софией, сказать ей, что в голове Симона творится что-то странное, что по какой-то причине новое заклинание, над которым он работает, представляется ему очень важным… нет, не то. Тут есть какая-то связь с чувством вины, ведь так? В новом заклинании было что-то неправильное, а Симон неведомо почему не хотел, чтобы София узнала об этом.
Симона окружало унылое зеленое облако, от которого у него, похоже, заслезились глаза.
– Я же сказал – убирайся.
Джинкс бросил тряпку на пол и убрался.
В мастерской не осталось ни пятнышка. Пол и рабочий стол опустели, все вещи переместились на полки. Все было протерто и вымыто. Теперь казалось, что здесь холодно – главным образом из-за Симона. Тот больше не рявкал на Джинкса – вообще почти ничего не говорил. София, конечно, не вернулась. И Джинкс не думал, что она еще когда-нибудь вернется.
Они с Симоном расставили по углам мастерской четыре жаровни, после чего Симон принялся мелом рисовать на полу всякие знаки. Рисуя их, он то и дело заглядывал в красную книгу. Эта работа заняла несколько дней. Джинкс, было дело, случайно наступил на один из знаков – что-то вроде крылатой лисицы, – и Симон бросил на него ледяной взгляд, от которого Джинксу захотелось закутаться в куртку.
Когда с рисованием было покончено, Симон начал варить на одной из жаровен какое-то зелье. Джинкс наблюдал за ним, сидя на высоком табурете, до которого добрался, осторожно пройдя между меловыми фигурами. Сначала от зелья исходил аромат лакрицы, потом запахло чем-то сладким, вроде как яблоневым цветом. В мастерскую зашла кошка, и Симон наградил ее таким же яростным взглядом, как прежде Джинкса.