Киммерийское лето, стр. 56
— Подлинник, — небрежно сказала Эрика, — из раскопок. Греческая работа.
Ника подняла брови.
— Подлинник, из раскопок? — спросила она. — Странно. Это не греческая работа, судя по стилю…
— Ах, да? — высокомерно протянула Эрика. — Спасибо за поправку, но знаете, я все-таки искусствовед… если уж на то пошло!
— Тогда вы сами должны видеть, — Ника пожала плечами. — Это звериный стиль, типичный для скифских украшений. Я уж не говорю о том, что это никакой не подлинник. Вы когда-нибудь видели вещь, вынутую из раскопа?
Эрика смерила ее презрительным взглядом:
— Что вы вообще в этом понимаете?
— Я этим летом копала в Крыму, — небрежно сказала Ника и взяла еще один бутербродик. — Одно из греческих поселений Боспора. Вместе с Игнатьевым.
— С кем? — ошеломленно спросила Эрика.
— С Игнатьевым, учеником Гайдукевича…
Эрика тут же выпала в осадок, а Ника, с сожалением дожевывая мини-бутерброд, двинулась вдоль стены, окидывая взглядом картины. Они были неинтересны — средняя жанровая живопись конца прошлого века; на видном месте висели два Клевера, обычные зимние закаты того типа, что можно найти в любом комиссионном.
Ей вдруг стало невыносимо скучно. Что, собственно, она здесь делает, в этой чужой квартире, среди незнакомых и ненужных ей людей? Вокруг опять танцевали. Ника поискала взглядом Ренку и, сделав прощальный жест, ускользнула в прихожую, оделась и вышла.
Едва она вернулась домой, позвонил Игорь.
— Ну, старуха, ты просто блеск! — заорал он. — У тебя что, предчувствие было?
— О чем ты? — удивленно спросила Ника. — Какое предчувствие?
— Там ведь потом такое началось! Понимаешь, этот подонок Вадик стал клеиться к Ренке, та — в рев, пришлось мне вмешаться. Ох, я ж ему и врезал! — ликующе кричал Игорь. — Старуха, это надо было видеть!
— Вы что, действительно подрались?
— Подрались — это не то слово! Он пролетел по воздуху три метра, когда я его двинул хуком! Фантомас разбушевался!
— Вы все дураки, — сказала Ника сердито. — Какого черта вам пришло в голову туда тащиться? Еще и меня, ослицу, уговорили…
А ведь мама как в воду глядела, подумала она, вешая трубку. В первый день самостоятельной жизни — такая дурацкая история, надо же. А если бы она не ушла вовремя? «Буду теперь сидеть дома, — решила Ника, — хватит с меня подобных развлечений…»
Сидеть дома — наедине со своими мыслями, своими догадками оказалось не так легко. Если бы только она могла с кем-то поделиться, посоветоваться! Но об этом нечего было и думать, о своей страшной проблеме она не могла даже написать в Ленинград. Тут ей не мог помочь никто.
Ежевечернее присутствие Дины Николаевны, маминой дальней родственницы, согласившейся пожить у них эти три недели, в общем-то немного помогало Нике в том смысле, что хотя бы по вечерам ей некогда было думать. У старой дуэньи было три любимых занятия: рассказывать случаи из своей комсомольской юности, слушать чтение выдающихся произведений русской классики и рассуждать о том, чем и почему нынешний комсомол не похож на довоенный. Поэтому каждый вечер Ника либо слушала, пока не засыпала тут же за столом, либо читала вслух «Записки охотника», отрывки из «Накануне» и рассказы Горького, пока не начинал заплетаться язык А днем была школа, уроки, неизбежное хождение по магазинам.
Зато в те часы, когда Ника оставалась одна, ничем не занятая, ею всякий раз снова овладевали прежние мысли и прежний страх, неопределенный и от этого, может быть, еще более мучительный. Впрочем, теперь он с каждым разом все более и более облекался в форму одной догадки, вернее одного предположения — дикого, немыслимого, совершенно чудовищного, — которое, однако, незаметно все глубже и глубже укоренялось в ее сознании по мере того, как одно за другим отпадали все другие возможные объяснения.
ГЛАВА 9
В этот день сдвоенный урок литературы был последним. Татьяна Викторовна, ставшая в этом году их классным руководителем, проверила присутствие по классному журналу и сказала:
— Борташевич, Лукин, Ратманова, зайдите после звонка в учительскую, мне нужно с вами поговорить.
Трое названных переглянулись. Ренка обморочно закатила глаза и потрогала висящий на груди амулет.
— Татьяна Викторовна, мне после уроков на тренировку, — голосом пай-мальчика сказал Игорь. — Меня из секции выгонят, Татьяна Викторовна…
— Не волнуйтесь, я вам дам записку для тренера, — непреклонно сказала преподавательница. — Итак, сегодня у нас сочинение. Тема: «Ранний Маяковский и причины его разрыва с футуристами»…
Ника встретила вызов в учительскую совершенно спокойно. Она догадалась, что это связано с их приключением в прошлую субботу, но ей было все равно. Творческие метания молодого Маяковского волновали ее сейчас еще меньше. Как и все, она развернула тетрадь на чистой странице, аккуратно проставила в верхнем правом углу дату — 10 октября 1969 — и начала быстро писать: «Здравствуй, здравствуй, здравствуй! Не сердись, я была очень занята последнее время, и телефон у нас не работает уже несколько дней, что-то с кабелем, его все время чинят и чинят…»
— Я ничего не сделала, — сказала она учительнице, когда за пять минут до звонка все сдавали готовые сочинения.
Татьяна Викторовна подняла брови:
— Но хоть что-нибудь? Я видела, вы писали.
— Это было письмо, — холодно объяснила Ника, глядя ей в глаза.
— На уроке, вместо сочинения?
— Совершенно верно — на уроке, вместо сочинения.
Татьяна Викторовна не сразу нашлась что сказать, так ошеломила ее грубость всегда безупречно вежливой Ратмановой.
— Очень жаль, придется поставить вам двойку. И не забудьте зайти в учительскую…
Раскатился звонок, Ника не спеша собрала книги. Проклятый портфель, подумала она с привычным равнодушным отчаянием, это все из-за него. В коридоре к ней подскочила трепещущая Ренка.
— Ты с ума сошла, почему ты не написала сочинения? Она теперь еще больше на тебя злится! Ой, я не могу, не могу, ну что мы будем говорить, а?
— То, что было! — отрезала Ника — Или у тебя есть лучшая версия?
У двери учительской их ждал пригорюнившийся Игорь.
— Ну что, бабки, пошли на расправу, — сказал он и жалостно шмыгнул носом. — Давайте я уж первый…
Он исчез за дверью и — не прошло и минуты — появился снова, в сопровождении Татьяны Викторовны.
— Идемте в Ленинскую комнату, — сказала она, — там никого нет сейчас…
В Ленинской комнате она без предисловий спросила их, где они были в субботу после школы и что там произошло.
— Мы были в гостях, — невинным голосом сообщила Ренка, — у одного мальчика.
— У кого именно?
Ренка беспомощно оглянулась на Игоря.
— У такого Вадика, Татьяна Викторовна, — уточнил тот. — Он живет на Большой Черкизовской, возле «Севастополя»…
— Честное слово, можно подумать, что я разговариваю с воспитанниками детского сада! «Были в гостях у Вадика» — великолепно. Кто этот Вадик? Как его фамилия? Чем он занимается?
Игорь и Ренка опять недоуменно переглянулись.
— Великолепно! — повторила Татьяна Викторовна. — Значит, вы отправились в гости к человеку, про которого ровно ничего не знаете. И что там произошло? Вы, Ратманова, если не ошибаюсь, тоже там были. Может быть, вы мне расскажете?
— Я не хочу себя выгораживать, Татьяна Викторовна, — негромко сказала Ника, — но я ушла рано, и при мне там ничего не происходило.
— Вы там много выпили?
— Мы вообще не пили, никто! — поспешила заявить Ренка.
— Нет, ну я, как мужчина, выпил там… ну, с полстакана…
— Помолчите, Лукин, — обрезала Татьяна Викторовна. — Мы еще поговорим о вашем… мужском поведении!
Она снова обернулась к Ренке.
— Так объясните мне наконец членораздельно, что произошло после ухода Ратмановой.
Ренка умоляюще посмотрела на нее, вздохнула, но так ничего и не сказала.
— Дело в том, что этот крет стал к ней клеиться, — объяснил Игорь.