Любимые не умирают, стр. 35
Убили? — округлились глаза Катьки.
Гришу и медвежонка ранили. Я вовремя подоспел. Вломил старшему. Да так, что волком взвыл. Все просил не сдавать его властям, чтоб не попасть в тюрьмy, просил отпустить его домой, к детям. Трое их у него. Мол, как им жить без отца? Все просил меня греха побояться. А я не смог отпустить. Больно сделалось. Вроде в другой раз, но уже люди захотели меня осиротить.
— Кто они? — спросила Катька.
— Твой брат, Василий! — глянул на бабу и добавил:
— Всю дорогу меня проклинал. Грозил, как только отпустят, он сведет счеты за все. И вместо медведя с меня шкуру спустит. Обещал не промахнуться...
— Вы к моим заходили? Виделись с родителями?
— Да, поговорил с Силантием и Никитичной.
— Как они?
— Пока я говорил, участковый к ним наведался. Твоих родителей враз успокоил. Мол, кроме штрафа, ничего страшней не будет. Но штраф сдерут немалый. Со всех троих снимут шкуры целиком в райотделе. Кто откажется платить, того прямиком под суд. Конечно, если б убили хоть одного медведя, их разом в тюрьму б упекли, так грозился участковый.
— Ну, а если Ваську выпустят и он придет сюда? Что будем делать с ним?
— Он не насмелится и носа сюда не сунет,— усмехался Акимыч.
— Почему так думаете?
— Васька смекнет, что за меня штрафом не отделается. Я хочь и старый, но подороже зверя ценюсь. С него самого до пяток шкуру спустят.
— Акимыч! Я слишком хорошо знаю своего брата. Нет у него ума, а совести никогда не было. Остерегайся, берегись его. Потому что даже звери добрей и жалостливей Васьки. От него жди чего угодно,— побледнела баба, вспомнив роковой, самый черный день в своей жизни.
— Не нагоняй лишнего страху. Василий один никогда не решится заявиться сюда, ко мне. Он трусливый и леса боится.
— Акимыч! Васька жадный. Если заплатит штраф, обязательно будет мстить. Уж его хорошо знаю,— дрожала Катька, сама не зная от чего. Какое-то предчувствие беды сковывало женщину, но лесник успокаивал:
— Не боись, Катерина! Я всегда при ружье! С ним не разлучаюсь в лесе! От зверей человечьей породы завсегда при себе держу!
А через неделю в зимовье приехал Силантий. Он долго извинялся перед Акимычем, просил прощенья за сына. Сказал, что милиция отпустила Ваську, как только штраф был уплачен. Чтобы он больше не ходил «на охоту», Силантий отобрал у него ружье и спрятал в своем доме. Признался, мол, вломил сыну от души, хорошо, что дома никого не было, потому никто не помешал.
— Я слышал, что он базарил, будто тебя пополам расколет, как гнилой орех. Ты не обращай вниманья на говно, он всегда всем грозился, да вечно сам получал по соплям. Его даже доярки на ферме метелили, чтоб не приставал козел к бабам. Вот такая у него барбосья натура. Не могет без пакостев дышать. Сызмальства хуже геморроя всех в доме доставал. Я вечно драл его ремнем. Одно жаль, ума оттого так и не появилось. Ну, хоть убей! Козла голубем не сделаешь,— говорил Силантий сокрушенно.
— Да будет тебе виниться. Дурной он у вас! Ничего путнего в ем нету. Доброго никто не видел. Може возмужает и поменяется недоносок. Плохо, что в доме, и своей семье, все жалели и берегли его, вот и обнаглел человечишко, при троих сыновьях никак не станет мужиком, нет у него уваженья средь людей. А уже пора, время пришло сурьезным стать,— заметил лесник.
Катька спрашивала отца о Димке, о матери. Силантий рассказал, что у внука уже вылезли все зубы, он бегает во дворе с котом и собакой. Василий своих детей не приводит, боится, что Димка тоже заразный, но внуки его не слушаются, когда родители уходят на работу, они прибегают к деду и бабке прямо на ферму, там играют с Димкой. Им плевать на запреты отца. А Димка растет. Все ест, хорошо спит. Он очень добрый и веселый малец.
— А Колька не приезжал? — перебила Катька отца.
— С неделю назад объявился. С сыном поиграл. Привез ему всякой хреновины. Игрушки, конфетов, ботинки вот оказались малы, а куртка короткая. Забрал, чтоб поменять. А конфетов у внука полная ваза, что там его кулек? Игрушек своих полный угол...
— А про меня спросил?
— То как же? Так и просрался любопытством: — Неужель жива Оглобля? А то я и венок ей привез на могилу. Лежит на заднем сиденье. Надо ж, себя в расход ввел. Но если не вылечится, пригодится. Поставьте пока в кладовке, пусть дождется своего часа. Выбрасывать жаль. Ну, я его из дома выпер. Сказал, что не дождется змей твоей смерти, и чтоб с таким подарком не показывался к нам — родителям...
Силантий проведав дочь, радовался, увидев заметные улучшения в ее состоянии здоровья, и поехал домой успокоенный.
Глава 5. Наказание
Акимыч с Катькой, понемногу привыкнув друг к другу, вечерами подолгу общались. Вот и в тот день, вернулся лесник с обхода, баба тут же на стол накрыла, поставила ужин на двоих. Сама не ела, ждала деда. Тот был чем-то расстроен, это она увидела сразу и насторожилась, ждала, когда сам расскажет. Никодим сел за стол помолясь и заговорил:
— Гришка — медведь мой, какого Васька ранил, не хочет ко мне в избу вертаться вместях со своим пестуном. Медвежонку всего полгода, а его уже человек забидел. Простреленные лапы болят, гноятся. Я их живицей им мажу третий день. Дал бы Бог, чтоб зажили. Но покуда больно им. А в лесе уже весна наступает. Самое тяжкое время для моего выкормыша. Жрать нечего. А и от меня уж харчиться не хочет. Не берет, не верит, берлогу покинул навовсе. Нынче маются бездомными. Уж как их звал, медом заманивал. Гришка ворчит, меду ему охота, но в сарай не идет, хоть много раз бывал там и любил в сене валяться. Нынче морду воротит от мово жилья, забиделся. За деревенских разбойников простить не могет никак.
— Время нужно, чтоб позабыл обиду,— вставила Катька.
— Медведь зверь сурьезный, он свое до скончания помнит и обиду никогда не простит, покуда не заломает виноватого. Его запах не запамятует...
— Дедуль! Ну, а что он сможет сделать Ваське? Тот в деревне средь людей живет. Не пойдет же к нему Гришка. Не приведись зверю в деревне объявиться, на него всей гурьбой навалятся и в куски разнесут.
— Ох, Катеринка! Медведи мужики умные! Нешто думаешь, что Гришка серед бела дня завалится к Васе? Он его для начала сыщет, выследит и словит. Там и поквитается. Слышь, подранок никогда не оставит в покое обидчика. А коль накроет, душу с его выковырнет.
Катька, услышав это, обрадовалась, ожила, повеселела.
— Лишь бы не спутал, не сгреб невиноватого,— обронила тихо.
— У Гриши нонче все люди виноватые. Он их не трогал, ручным был, домашним. Они его забидели. Теперь он любого заломает. Опрежь всего Ваську с теми двумя сыщет. Не приведись им в лесе показаться. Гриша человеков знает.
— А где он теперь? — перебила Катя.
— Зачем тебе?
— Пожрать ему отнесу,— нашлась баба.
— От тебя не примет. Ты навовсе чужая. Вот, может, в сарай его заманю, чтоб выходить лапу, тогда подружитесь. Нынче неподалеку от избы устроился. Ходить ему тяжко. Надысь видел, как медведица Гришку харчила. Теленка в деревне сперла и хозяину свому приволокла. Одно худо, за ту шкоду деревенские облаву устроют. Не простят за телка.
— Дедунь, как же Гришку в сарай заманить, там его не достанут!
— Вот я и стараюсь об том,— признался Акимыч и взялся за ужин.
— Дедунь, а почему Колька меня загодя хоронит? Даже венок купил на могилу!
— Долго жить станешь. А про мужика что говорить? Видно, другую бабу приглядел. От того хочет скорей саму память от тебя ослобонить. Спешит забыть прошлое, даже не навестив тебя. Того не соображает, что не токмо живые, даже упокойницы мстят, коли мужики опосля их смерти, год не выдержав, новую бабу заводят.
— Выходит, я помру скоро?