Отряд под землей и под облаками, стр. 43
— Его уже выпустили? — спросила она с надеждой.
— Он в больнице.
У матери подогнулись колени. Страшное предчувствие охватило ее.
— Он тяжело болен?
Этого тюремщики не знали. Ночью ему стало плохо, сказали ей, и его отнесли в амбулаторию. Утром улучшения не было, поэтому его перевезли в больницу.
У бедной женщины заплетались ноги, когда она шла по улицам города в больницу. Все последние дни сердце сжимала лютая тоска. Она слышала, что мальчиков мучают, и боялась, что Ерко, слабый здоровьем, не выдержит побоев. Теперь она представила себе самое худшее. Губы ее непрестанно шептали: «Только бы застать его в живых!..»
Она застала его живым. Но был он весь белый и высохший, словно жизнь покидала его вместе с последними каплями крови. Глаза у него были закрыты, дышал он почти неразличимо, словно был в глубоком обмороке.
Когда мать увидела сына, сердце у нее чуть не разорвалось от боли, и она громко зарыдала. Но врач приложил палец к губам. Женщина поняла, что больного нельзя тревожить, и затихла.
Ерко открыл глаза. Будто вынырнув из тяжелого бреда, он с удивлением обвел комнату. Взгляд его остановился на матери.
— Ерко! — тихо позвала его мать и нежно погладила по руке. — Ты узнаешь меня?
— Да, — еле слышно ответил мальчик. — Мама!
Он радостно улыбнулся, глаза его снова закрылись.
— Он поправится? — тихо спросила мать у врача.
— Это от нас не зависит, — уклонился врач от прямого ответа. — Сердце плохое…
— Если надежды нет, лучше я его домой возьму, — сказала женщина дрожащим голосом.
Прежде чем ответить, врач некоторое время смотрел в окно на багровеющие ветки каштанов.
— Берите, — наконец сказал он, — я не возражаю. Вы получите разрешение.
И он дал ей письмо к Паппагалло. Она не знала, что? в этом письме, но заметила, что комиссару оно не понравилось. Это испугало ее, но она тешила себя надеждой, что, может быть, все еще не так плохо. Она объяснила, что дома Ерко скорее поправится. Она сама будет его выхаживать. Паппагалло написал разрешение взять больного домой. Мать не могла дождаться, когда бумага окажется в ее руках, словно боялась опоздать.
Успокоилась она только тогда, когда Ерко лежал в карете «скорой помощи», а она сидела рядом с ним, не спуская с него любящего взгляда и держа его за руку. Вера в выздоровление сына была так велика, что на лице ее даже блуждала легкая улыбка.
Машина мчалась, непрерывно сигналя. От тряски Ерко, все время находившийся в забытьи, снова открыл глаза. Казалось, он хотел понять, что с ним происходит. Наконец он понял, что едет домой и что рядом с ним сидит мать. Горячая волна радости прошла по его телу при мысли, что он на свободе. Он улыбнулся и взглянул в мутные стекла машины.
— На улице солнце? — спросил он тихо.
— Солнце, — ответила мать, — виноград начали собирать.
— Сладкий в этом году виноград?
— Сладкий. Хочешь попробовать? — Мать полезла в сумку и достала гроздь винограда. — Поешь-ка. Ведь я для тебя принесла!
Ерко взял золотистую гроздь, отрывал ягоды и клал их в рот. Но вдруг руки его упали, он закрыл глаза. Мать снова охватила тревога…
Ерко умер через несколько часов после того, как его привезли из города. Перед смертью он еще раз взглянул на мать, не выпускавшую его исхудалой руки из своей. Потом глаза его обвели знакомые картины, висевшие на стенах, уставились в угол и там замерли. Сердце перестало биться.
Мать зарыдала…
В окно светило осеннее солнце, заливавшее горы. С виноградников доносился смех сборщиков урожая.
21
Госпожа Нина и Жутка вместе пошли на похороны Ерко. Тяжелую весть привезла им Дана, сестра Ерко, приехавшая в город за вещами брата. Обе были потрясены.
Стоял осенний день, словно весь вытканный из золота, когда они, празднично одетые, шагали по пыльной дороге среди садов и виноградников. Говорили мало, а если и говорили, то о всяких посторонних вещах. О покойном не заговаривали — было слишком тяжело, хотя он все время присутствовал в их мыслях.
Старая женщина и девочка хорошо понимали друг друга. Вернув кофейную мельничку, девочка разговорилась с хозяйкой Ерко, и они быстро подружились. Почти каждый день виделись, разговаривали, гадали, что будет с Тонином, Павлеком и Ерко. У них всегда находились темы для разговора. Потом Жутку тоже вызвали в полицию. Там ей устроили разнос, зачем она предупредила Павлека, что его ищут. Но она так твердо отвечала, что полицейские ограничились угрозами и отпустили ее… Об арестованных словенских мальчиках в городе ходили жуткие слухи. Рассказывали, что их пытают и мучают. Ночью якобы их крики разносятся на всю улицу. Госпожа Нина и Жутка и верили и не верили этим слухам. И только смерть Ерко убедила их в том, что люди говорили правду.
— Посмотри, Жутка, — заговорила госпожа Нина, — какой красивый сад! Одни цветы!
— Да. Белые, синие, красные…
И обе перевели взгляд на огромные букеты, которые они несли на могилу Ерко. Жутка вспомнила яркий словенский флаг «черных братьев», который она заботливо хранила.
Перед небольшим домиком, в котором лежал Ерко, стояла целая толпа. Вся улица пестрела цветами — так их было много.
Ерко лежал в окружении свечей, с букетиком красных гвоздик в отвердевших пальцах; от него остались кожа и кости — так он исхудал и высох. Мертвые глаза виднелись в щелке чуть приподнятых век.
Мать, такая же маленькая и худенькая, каким был и он, сложив руки на груди, безмолвно сидела у его изголовья, не сводя с него горестно-любовного взгляда. Когда пришло время похорон, она вздрогнула и с рыданиями обхватила обеими руками тело сына, словно хотела помешать унести его из дома.
— О Ерко, сынок мой милый, что с тобой сделали, что теперь со мной будет? — причитала она, не в силах совладать со своим горем. — О, убили тебя, сынок мой милый, убили!.. Что скажет твой отец, ведь он не может даже приехать посмотреть на тебя последний раз! За что тебя убили? Как они могли так поступить?..
— Аница, — ее брат положил ей руку на плечо, — успокойся! Твой сын умер, как герой. Как герой! — повторил он и вытер красным платком слезы. — Ты можешь гордиться им, Аница! Он научил нас, что надо делать! Ребенок научил!.. Мы никогда его не забудем… Весь народ наш знает, что он погиб… Весь народ…
Да, все словенцы знали про смерть Ерко. Все! Ничто не осталось тайной, молнией разнеслась эта весть по всем словенским селам и хуторам. Гибель мальчика потрясла души людей, всколыхнула национальные чувства. Палачи Ерко безмолвствовали. Виноградники в тот день опустели, каждый хотел проводить Ерко в последний путь, положить на его могилу цветы. Толпа, собравшаяся перед домом Ерко, была охвачена единым порывом ненависти к убийцам, ее объединял безмолвный протест против угнетателей. Пусть знают палачи, что все сердца на стороне мертвого мальчика. И что в душах людей живут слова, которые они тайком читали в листовках, хотя еще и боялись произносить их вслух.
Властям смерть Ерко принесла вреда больше, чем тысяча листовок. Они предпочли бы увидеть на платанах сотню вывешенных словенских знамен. Листовки можно подобрать, знамена снять, с этим же ничего сделать нельзя. В толпах людей, в охапках цветов они видели антиитальянскую демонстрацию.
Перед домом, где теперь обитала смерть, стоял комиссар Паппагалло с двумя агентами и четырьмя карабинерами. Глаза его неустанно шарили по лицам людей, пронзавших его безмолвными взглядами, полными ненависти. Группа девушек и парней образовали круг, собираясь затянуть песню.
— Никаких песен! — закричал Паппагалло. — Нельзя! Запрещаю!
Запевала подошел к нему, приподнял шляпу.
— Мы хотим проститься с покойным, — сказал он смиренно. — Мы все любили его. И еще одну песню споем на кладбище, у могилы. Только одну. Такой у нас обычай.