Отряд под землей и под облаками, стр. 37

13

Тетушка Ну?та в тот день вернулась домой поздно. Приготовила ужин, а Нейче нет как нет. Вот поганец, опять где-то шляется! С каждой минутой росла лавина слов, которые она готовилась обрушить ему на голову.

Но ужин уже перестаивал, дожидаясь Нейче. Нута все время прислушивалась, не раздастся ли топот ног племянника по лестнице. Три раза отпирала дверь и выглядывала во двор. Никого! Как в воду канул!

Она не на шутку рассердилась. Много раз она грозилась избить племянника, но до сих пор никогда этого не делала. Теперь, кажется, она ему задаст трепку, появись он только в дверях. И брату напишет, пусть забирает его домой или ищет ему новую хозяйку. Она не собирается на него жизнь класть.

Но когда наступил поздний вечер и стало совсем темно, злость ее улетучилась. Она встревожилась. Все-таки такого еще никогда не случалось! Нейче был порядочный трусишка и не осмелился бы заявиться так поздно. Может, несчастье какое?

И стоило ей подумать об этом, как она уже не сомневалась в том, что с Нейче стряслась беда. Наверное, попал под машину! Это показалось самым вероятным. Он вечно ходит посередине улицы, словно вчера только из деревни приехал. Подобрали его, бедняжечку, залитого кровью, и отвезли в больницу. А может, он уже мертвый и лежит в покойницкой, и ни одна душа не знает, откуда он, несчастный, и как его имя…

Все это она представила себе так живо, что у нее закололо сердце. Она оделась, чтоб идти его искать, не было сил сидеть и ждать неизвестно чего. Слезы закапали из ее глаз…

Вот беда! Каждый день она на него кричала, но при этом по-своему любила. Совсем еще молоденькой девушкой она приехала в город, служила у разных господ, потом вышла замуж. Муж ее был добряк, которого несправедливо было бы назвать запойным пьяницей, однако трезвым его видели редко… Чтобы как-то свести концы с концами, Нута торговала фруктами и овощами. Она пошла навстречу брату и взяла в нахлебники Нейче. Прежде она все вечера проводила в одиночестве — своих детей у нее не было, — и присутствие мальчика скрашивало ее жизнь. Постоянная воркотня была скорее выражением ее любви, чем злобности характера…

Вдруг Нута услышала шаги. Она кинулась к двери, открыла. Но это был весело улыбающийся муж. Он изумился, что жена еще не спит. Ведь было уже за полночь.

— Парня нет дома, — сказала она.

— Ай-ай-ай! Что ты говоришь?

— Боюсь, не случилось ли чего…

— Да ну, что с ним может случиться! А боишься, пойди спроси в полицию.

Нута и сама уже подумывала об этом, хотя идти туда ей не хотелось. Но стрелки часов беспощадно продвигались вперед; заснуть она не могла и после долгих колебаний все-таки решила обратиться в полицию. Она оделась, накинула на плечи шерстяную шаль и вышла на улицу.

Шла она быстро, непрестанно оглядываясь вокруг в надежде увидеть Нейче и кинуться ему навстречу. Но Нейче нигде не было видно. По пустым улицам лишь изредка брели пьяницы, возвращавшиеся домой. Постовой неторопливым шагом мерил брусчатку мостовой.

Двустворчатые двери полицейского участка были не заперты. В щель пробивался свет из передней, где под потолком горела лампа.

— В чем дело? — неприязненно спросил ее дежурный полицейский.

Нута была так растеряна, что не обратила внимания на тихое всхлипывание за дверью справа, словно там кто-то плакал, стискивая зубы от невыносимой боли. Запинаясь, она рассказала, зачем пришла.

— Минутку, — сказал агент, постучал в соседнюю дверь и вошел туда.

Нута плотнее запахнулась в шаль. Ее знобило от дурных предчувствий. Прислушалась. Плач за дверью прекратился, послышались резкие слова. Потом где-то открылась и снова закрылась дверь. Дежурный вышел в приемную.

— Войдите, сударыня! — пригласил он ее.

Она вошла в комнату направо. За столом, с трудом втиснувшись в кресло, сидел Паппагалло. Вид у него был мрачный, глаза сонные. Бастон стоял, прислонившись спиной к стене; камышовый прут, который он до этого держал в руке, он бросил на стол.

— В чем дело? — спросил Паппагалло. — Что случилось? Отвечайте быстро и коротко!

Нута одним духом повторила то, что говорила дежурному.

В мгновение ока Паппагалло преобразился, теперь он был сама любезность.

— В третьем классе, говорите?

— Да, сударь. Я боюсь…

— Бояться нет никаких оснований! — сыпал словами Паппагалло. — С ним ничего не случилось. Мы найдем его. Скажите, сударыня, к нему приходили его школьные товарищи?

— Редко. Двое или трое.

— Кто же это?

— Один маленький в очках, а другой — высокий, вихрастый такой. Этих я лучше всего запомнила…

— А как их зовут, не знаете?

— Ох, сударь, не знаю. Если б я могла думать, что это… Я как-то не поинтересовалась. По виду такие приличные мальчики.

— Да, да, приличные, — ироническим тоном подхватил Паппагалло. — Я их уже знаю. И какие они приличные — тоже.

Он мигнул агенту. Бастон вышел и через минуту вернулся, впихнув в комнату Ерко.

Мальчик был белый как полотно и казался еще более худым, чем раньше. Левое стекло в очках было разбито, под левым глазом синяк, губы распухли. Он поднял испуганные глаза на Нуту.

— Этот? — спросил Паппагалло.

Нута, пораженная видом мальчика, не услышала вопроса.

— Этот мальчишка приходил к вашему племяннику? — резко повторил Паппагалло свой вопрос.

— Да, — ответила она. — Но что он сделал?

Ей не ответили. Бастон увел Ерко.

У Нуты испуганно забегали глаза. Ей вспомнился плач, который она недавно слышала из-за стены. Она ничего не могла понять, но чувствовала, что невольно допустила какую-то оплошность.

— Ой, — всхлипнула она и всплеснула руками, — ведь Нейче не сделал ничего плохого!

— Увидим, — холодно сказал Паппагалло, встал и надел котелок. — Пойдемте. Покажите мне его вещи. И успокойтесь, пожалуйста. У кого совесть чиста, тому нечего бояться.

Нута, шатаясь, почти в беспамятстве, поплелась к двери.

14

Нейче в ту ночь не спал. Чуть задремлет и тут же просыпается. Он сидел, сунув руки под мышки, дрожа от холода. Ему мерещились всякие ужасы.

Вспомнилась тетя, и на сердце вдруг потеплело. Как живая стояла она перед ним. Ведь она ждет его, а от него ни слуху ни духу! Наверно, выбежала на улицу, смотрит во все стороны. Соседей расспрашивает, не видел ли кто его. И уж наверно, приготовила целый ворох самых обидных слов, которые обрушит на него, лишь только он появится на пороге.

Этих ее слов он всегда ждал со страхом. Каждое попадало прямо в сердце — такие они были колкие и обидные. Сейчас он с радостью бы их выслушал, только бы быть дома… Рядом с тетушкой он все-таки чувствовал себя как за каменной стеной. Лучше быть с ней, чем бродить по свету с Павлеком, — сегодня здесь, завтра там, голодать, мерзнуть.

Ему так захотелось под крылышко тетушки, что он решил бежать. Бежать не от полиции, а от Павлека. Ни секунды он не думал о том, что это было бы изменой и предательством, мысль о том, что он сам может попасть в ловушку, как мышь в мышеловку, тоже не приходила ему в голову.

Он тихо встал и, задержав дыхание, прислушался. Павлека в темноте не было видно, но он слышал его равномерное, спокойное дыхание. Ночь была полна страхов, однако больше всего Нейче боялся сейчас товарища и его бульдога, который тот положил под голову. Если Павлек проснется и догадается о его намерении, он тут же обвинит его в измене.

Два-три шага — и вот он под открытым небом. Со всех сторон его окружали кусты. У него было такое чувство, что к нему тянутся длинные руки с тонкими, холодными пальцами. Тихо шелестела Соча, на другом берегу лаяла собака. Но Нейче пугали не эти звуки. С ужасом он ждал оклика Павлека, за которым из темноты последует выстрел…

Он уже не чувствовал холода; мокрый от пота, он с трудом отыскал тропку, что, извиваясь и петляя, вела наверх. Бежал он так быстро, как только позволяла тьма. Хотя глаза его привыкли к темноте, он то и дело натыкался на стволы деревьев и скалы. Теперь его уже пугал не Павлек, а ночная тьма… По лицу текли слезы.