Отряд под землей и под облаками, стр. 35

В городе и он и Нейче чувствовали себя стесненно. Надо было ходить по струнке, как подобает ученикам. Здесь, среди природы, они отдыхали не только душой, но и телом. Гимназисты превращались в обыкновенных сорванцов, до поры до времени запрятанных в коконы приличий и дисциплины. Здесь они могли сколько угодно тузить друг друга, играть в салки, кричать. А уж свистели так, что в ушах звенело.

— Дашь разок стрельнуть? — попросил Нейче.

— Дам, — сказал Павлек. — Ты разок. И я разок.

— Почему?

— Надо патроны беречь. Вдруг полиция нападет или кто выдаст…

Нейче какое-то время задумчиво и молча смотрел на дорогу.

— Ты думаешь, его и вправду застрелили бы?.. — спросил он.

— Кого?

— Ну этого… кто бы рассказал… выдал…

— Конечно, — хладнокровно отозвался Павлек. — Тонин мигом бы прихлопнул… Боишься?

— Не, — сказал Нейче, с трудом проглотив слюну. — Чего мне бояться?

— Предатель ничего другого и не заслуживает. Зачем давал присягу? Правда?

— Да, — согласился Нейче, но на душе у него вдруг стало тоскливо.

Навстречу им по дороге шел торговец, толкая перед собой тележку с виноградом, и по-итальянски зазывал покупателей.

— Пить хочется, — сказал Нейче, у которого неожиданно пересохло во рту.

— Мне тоже. Купить винограду?

— Купи.

Павлек купил две больших грозди и одну дал Нейче. Держа виноград за черенок, они отщипывали ягоды и бросали их в рот.

Скоро мальчики свернули на покрытую бурым песком проселочную дорогу, ведущую в горы. Показались заросли акации. С дороги они сошли на избитую тропу, поднимавшуюся в густой кустарник. Там мальчики нашли ложбинку, поросшую редкой, наполовину пожухлой травой. Ложбинка была окружена как бы живой изгородью акации.

Они опустились на землю и уселись по-турецки.

Павлек вытащил из кармана револьвер и долго и любовно рассматривал его. Вроде не было в нем ничего особенного, но Павлеку он казался настоящим чудом, он не мог отвести от него глаз. Он спустил курок. Барабан повернулся, раздался холостой выстрел. Потом еще и еще раз.

Павлек взял патрон и благоговейно вставил его в барабан. На сердце был холодок страха. Это была уже не игра. Локтем левой руки он оперся о землю, правую с револьвером протянул вперед и, прищурив один глаз, стал целиться. На мушку он взял темное пятно на толстом стволе акации. Нейче напряженно следил за каждым его движением; он затаил дыхание, в любую минуту ожидая выстрела. Павлек спустил курок. Боек ударил впустую. Еще раз впустую… Теперь должен быть выстрел. Павлек улегся поудобнее и снова спустил курок… Щелк! Ни выстрела, ни дыма, акация не шелохнулась.

Огорченный Павлек чувствовал себя опозоренным. Нейче злорадно засмеялся. Павлек рассердился. Он осмотрел револьвер, пытаясь разобраться, почему вышла осечка. Может, дело в патроне?

Он вытащил его из барабана и вставил другой. Снова прицелился. Раздался оглушительный выстрел, горы отозвались эхом, руку сильно тряхнуло. Ствол акации не пострадал, лишь одна ветка обломилась и повисла.

Павлек победоносно улыбнулся. Нейче молчал.

— Теперь ты, — протянул ему револьвер Павлек.

— Не хочется.

— Трусишь?

— Не-е-е!

Он боялся, конечно, но не хотел в этом признаваться.

Павлек лег навзничь, заложив руки под голову, и устремил взгляд в багряные листья. Мысли в голове его плыли, как облачка, бороздящие чистое небо. Так бы и лежать до вечера, когда подует свежий ветерок и в вышине зажгутся звезды. В город идти не хотелось. Давно ему не было так хорошо! Однако надо было вернуть Тонину бульдог. И еще его ждали листовки…

Он вскочил на ноги. Не спеша, болтая о том о сем, мальчики пошли в город.

11

Жутка поняла, что? ей хотел сказать Тонин. Он думал о «черных братьях». Одними губами он выговаривал имена друзей: Ерко, Павлек, Филипп, Нейче. Им и не снится, что произошло с ним. Надо их во что бы то ни стало предупредить. Пусть все, что может их выдать, спрячут, уничтожат всякие следы организации.

О, Жутка сделает все, что надо… Тонин может не волноваться! Она докажет, что достойна его доверия. Ах, ведь только подумать, что он считал ее любопытной болтушкой, и все! Она с трудом ему это прощала. Конечно, она сама все разнюхала. И тогда Тонин пригрозил ей такой страшной карой, если она проболтается, что ее начинала бить дрожь, лишь только она вспоминала об этом. Теперь он убедится, что она умеет держать язык за зубами. И даже может помогать им в их заговорщицких делах…

Когда Тонина увели, в кухне долго стояла мертвая тишина. Только будильник громко тикал на шкафу. Отец неподвижно сидел на скамье, углубившись в свои мысли. Мать перестала плакать, но глаза у нее были красные, и она то и дело сморкалась.

Жутка хотела тихонько выскользнуть за дверь.

— Куда? — поднял отец голову.

— Во… во двор.

— Незачем! Сиди дома! — Отец встал и подошел к ней. — Может, ты будешь говорить, что ничего не знала, а?

Жутка смотрела на него испуганными глазами и молчала.

— Не сам же он это придумал, — заговорила мать. — Другие впутали. Мальчишки из его школы часто сюда приходили.

Фаганель резко повернулся и выразительно посмотрел на жену.

— Об этом надо молчать! — произнес он глухо. — Никто к Тонину не приходил! Мы ни о чем не знаем. Знает один Тонин, пусть он и говорит, если сочтет нужным.

Жена молчала — видно, поняла мужа. Чтобы как-то занять себя, она снова захлопотала по хозяйству.

Фаганель широкими шагами мерил кухню от стены до стены. Он был встревожен, страшился последствий для всей семьи, но в душе оправдывал Тонина. Разве не он сам толкнул его на это, когда, не выбирая слов, с ненавистью говорил о фашиствующих молодчиках? Что-то даже радовало его. Вот чертенок, надо же такое выдумать!

Поглядев на часы, он торопливо ушел в мастерскую.

Немного погодя и Жутка шмыгнула в дверь. Мать была слишком подавлена, чтоб уследить за ней. Девочка выскочила на улицу и кинулась на ближайший угол, подальше от отцовских глаз.

Что делать? Куда бежать? Где живут Филипп и Нейче, она не знала. Собственно, она даже не знала, как их зовут. Про себя она называла их «Большой» и «Маленький». Имена Ерко и Павлека она знала и как-то случайно обнаружила, где они живут. Это был узкий двухэтажный домишко с сапожной мастерской внизу. Улица была поблизости.

Выбрав окольный путь, она побежала туда и, запыхавшаяся, с пылающими щеками, одним духом взлетела на второй этаж. Судорожно схватилась за деревянную ручку звонка и резко потянула на себя.

В квартире раздался оглушительный звон. Несколько мгновений было тихо, потом в коридоре послышались шаркающие шаги. Дверь открылась, и показалось бледное лицо госпожи Нины.

Жутка растерялась, увидев пожилую даму. Боясь выдать тайну, она не знала, что сказать. Хозяйка тоже была удивлена. Она недоуменно смотрела на девочку своими добрыми глазами.

— Входи, — сказала она. — Чем могу служить?

Девочка вошла. Она уже придумала, о чем спросить, чтобы не вызвать подозрений. Она открыла уже было рот, но стрельнула глазами в открытую дверь кухни. Там сидел господин в сером костюме — точь-в-точь такой же, какой увел Тонина. Он барабанил пальцами по колену, не сводя с нее пронизывающего взгляда.

Жутка снова растерялась. Она поняла, что спрашивать про мальчиков нельзя. Видно, она опоздала. И сердце говорило ей о том же. Однако что-то надо сказать. Нельзя же повернуться и убежать. Это вызвало бы еще больше подозрений. В поисках выхода она обвела взглядом кухню. В глаза ей бросилась кофейная мельница, стоявшая на кухонной полке.

— Мама просит, — пробормотала она, — одолжить нам кофейную мельницу.

Это было не очень находчиво, но ничего другого она не смогла придумать, чтоб объяснить свое появление здесь. А в конце концов, может быть, это и не так глупо! Матери часто посылали детей одолжить щепоть соли или пригоршню муки. Но обычно это случалось в вечерние часы, когда магазины бывали закрыты. Поэтому ничего другого, кроме кофейной мельнички, она не могла попросить.