Стрекоза, увеличенная до размеров собаки, стр. 98

Мысленно играя роль преступника, более естественную по сравнению с ролью Деда Мороза, Сергей Сергеич открыл в предметах новую выразительность, учитывающую вес и удар, — при этом собственно оружие казалось ему наивным, даже простоватым. Он думал, что и современные пистолеты следует украшать, подобно старинным кинжалам и саблям, разными узорными накладками, чтобы смерть не представала в виде механизма, а таилась и, выйдя наружу, опять исчезала в укрытии. Сергей Сергеич, в общем, нравился себе в роли будущего убийцы и с удовольствием отмечал свое хладнокровие, а также то, что впервые в жизни начал немного полнеть. Во всяком случае, его ремень не доезжал до обычной дырки и не закусывал складку на брюках, сидевших теперь в обтяжку; в перемене внешности тоже была своего рода маскировка, подготовка к роли, мысли о которой странно обостряли нежность его к Катерине Ивановне. Она была такая глупая, такая уязвимая. Во время свиданий, разглядывая разложенные орудия, Рябков терял Катерину Ивановну из виду на несколько секунд и сам становился беззащитен — и при этом возбужденно улыбался. Эта улыбка, от которой борода Рябкова расцветала, как астра, встречала Катерину Ивановну, когда она разгибалась от своего копошения; уже по этой улыбке, выставленной напоказ, в то время как руки прятались за спиной, можно было что-то заподозрить и спастись.

Но Катерина Ивановна не подозревала ничего, ее лицо, немного сонное от прилива крови, простодушно мигало на лампочку. Ей было неловко, что Сергей Сергеич вдруг начинает говорить с иностранным акцентом и подманивает ее, будто собачку или козу, каким-то мелким цыканьем, а сам, налетая боком на шкаф, перегораживает ей дорогу к лестнице. В сущности, Катерину Ивановну было легко убить, она была доверчива, как малое дитя. То же самое подтвердил Олег, вдруг явившийся, посреди зимы в двух пропахших дымом, частично обгорелых свитерах, в маленькой ушанке, похожей на карнавальную собачью маску, сдвинутую на макушку, и в длинном шарфе, накрученном вокруг простуженного горла, точно серый бинт. Олега привело в восторг, что его одноклассница, девушка, с которой он «дружил», оказалась теперь невестой близкого приятеля. Впрочем, такие совпадения, как давно заметил Рябков, сопровождали Олега на всем его блуждающем пути, счастливо превращая поездки в никуда в визиты к родственникам и не давая выйти за пределы круга, который Олег инстинктивно пытался разорвать во всех географических направлениях. Всюду, где бы он ни высадился с джинсовой котомкой и сдачей с билета, он снова попадал на тех же полупьющих, мало занятых жизнью людей. Он тем не менее радовался, обнаруживая их подспудную связь через знакомых и родню, понимая ее как приращение собственных прав, — в частности, права рассказывать всем обо всех с интимными и даже выдуманными подробностями. О Катерине Ивановне он сообщил Рябкову, сомлевшему от выставленного гостем дурного черного самогона, что они ночами гуляли в развалинах, нашли под стеною клад старинных монет, и добавил с удивлением, что «Катька верила всему», — а что подразумевалось подо «всем», оставил в неизвестности. Сергей Сергеич, которому самогон, как йод, пережег гортань в сухую тряпочку, не расспрашивал, но догадывался, что Олег не называл Катерину Ивановну «Катькой» в глаза, и значит, между ними что-то было по-другому. Но рассказ о руинах на пустыре необычайно его взбудоражил, и особенно он поразился, когда Олег, совершенно пьяный и еле сидевший за столом, держась за его углы, внезапно поднял брови, сильно посветлевшие и тоже будто обгорелые, и признался растерянно, что никак не думал, будто «Катька» еще жива.

глава 18

В уме Рябкова каким-то образом сплелось удивление Олега перед живучестью наивной Катерины Ивановны, с которой он не захотел встречаться «после стольких лет», и собственное чувство, смесь нетерпеливой раздражительности и смутной вины, возбуждаемые ее прооперированной матерью, — тем, что она до сих пор продолжала жить. Ни за что на свете он не хотел бы глянуть ей в лицо, вероятно, так перелепленное близкой смертью, что старуха могла бы и сама ходить с косой по несложным вызовам, — он надеялся, что это лицо навсегда останется ему неизвестно и ни под каким предлогом не проникнет в их с Катериной Ивановной совместное будущее.

Как только невеста, приложившись напоследок холодным кругленьким поцелуем к его незаросшей скуле, отправлялась обедать в столовую, Сергей Сергеич через две ступеньки бежал наверх к Маргарите. Маргарита, ожидая Рябкова, курила в форточку, где все было уже по-весеннему отчетливо, дышало, забирая табачный дым, и синяя тень заводских дымов, все время повторяясь, проплывала наискось по яркой кирпичной стене. Голосом человека, не вернувшего долг, Маргарита уверяла, что Софье Андреевне снова хуже, прибавляла для убедительности про симптомы, про метастазы, про замену всех лекарств на морфий, который колют литрами, только чтобы больная поспала. Сергей Сергеич иронически кивал, глядя, как Маргарита ногтем достает из пачки медицински-белую сигарету, и в его воспаленном мозгу умирание превращалось в самостоятельный процесс, в некий математический фокус бесконечного вычитания, в оголение жизни до последних нитей, на которых старуха продолжала болтаться, будто полуоторванная, но страшно игривая пуговица. Назавтра все повторялось, и Сергей Сергеич сам чувствовал себя больным.

Насколько легко наступили осень и зима, настолько тяжелы сделались ему первые ранние оттепели, яркое солнце, заставлявшее целыми днями ходить в холодных радужных слезах, синие тени, косые линейки и кляксы на белом снегу, противоречие дорожек в скверах общему наклону древесных теней влево и вниз, потеря ориентации. Неожиданно накануне Международного женского дня мама очкастой отличницы, все еще смущенная злополучной мужниной шапкой, пригласила их обоих на день рожденья. Утром Восьмого марта Сергей Сергеич преподнес Катерине Ивановне веточку мимозы, купленную у мелкого кавказского Мефистофеля в напыженном пальтишке, без пересчета спустившего шелудивую рябковскую мелочь в потертый деньгами карман. Не было ничего банальнее, чем стоять у столба под круглыми, тоже и давно стоящими часами и нюхать цветы, которые собрался подарить: сухая мимоза пахла аптекой, лекарственной пылью. Проводив Катерину Ивановну на задастый автобус, идущий до больничного городка, Сергей Сергеич весь пустой и бездельный день обращал внимание на то, как неестественно женщины несут свои букеты, никак не могут приноровиться, будто им дали подержать чужую неудобную вещь, и не сомневался, что его мимоза будет передарена умирающей старухе. Для именинницы он приобрел, разменяв последние двадцать пять рублей, нарциссы-пустышки, три желтые детские соски на тонких стеблях, вышедшие очень дорого, а в букете и в бумаге ничего собой не представлявшие.

Вечером Катерина Ивановна прибежала на условленное место запыхавшаяся, в какой-то изжелта-белой, тяжелого кружева шали вместо обычной темненькой шапчонки; пальто на ней елозило свободно, явно надетое на что-то шелковое, а крупно накрашенное лицо мерцало при свете фонарей, будто у актрисы немого кинематографа. Они уже опаздывали, очень спешили, и Катерина Ивановна боком теснила Рябкова на проезжую часть. Без них, однако, не садились за стол; хозяйка выбежала им навстречу в фартуке, с кухонным полотенцем, на высоченных, подгибающих колени каблуках, и вслед за нею в таких же точно острых лаковых туфлях, неловко чиркая ими по полу, как первоклашки чиркают перышками по страницам, вышагала неожиданно долговязая, мило причесанная дочь. Обе они вежливо подивились шали Катерины Ивановны, развернувшейся во всю прихожую, точно сказочная птица, оказавшейся, однако, с какой-то старой горелой дырой, а потом в туалете чем-то прыскали на ее прилипшую к коленям синтетическую юбку, отчего подол отстал, а в прихожей распространился резкий запах подпорченных слив.

Гостей оказалось много, и растерянный Рябков раскланивался со всеми, кто казался ему хотя бы смутно знаком. Когда, теснясь, уселись за длинный, двумя скатертями застеленный стол, Сергей Сергеич обратил внимание, что сервировка, не в пример простоватой мебели, содержавшей на полках совершенно не интересные ему предметы, непривычно сложна и многоэтажна: вместо одной тарелки перед каждым гостем стояло две, одна на другой, вилок тоже оказалось больше, чем обычно, а справа, рядом с нормальным ножом, лежал дополнительный, похожий на серп: искоса поглядывая на Катерину Ивановну, Рябков с удивлением обнаружил, что она умеет с ним обращаться. Опрысканная, непривычно пахнувшая Катерина Ивановна, в белой блузке с каким-то сложным висячим воротником, пользовалась особенным вниманием старшей и младшей хозяек, все время следивших за ее тарелкой; эти близорукие, беспокойные мать и дочь то и дело вскакивали, заменяли грязную посуду, приносили из кухни тяжеленькие салаты, похожие на щедрые жирные клумбы: чувствовалось, что они всему придают значение и, несмотря на веселость, готовы огорчиться по любому пустяку.