Интервенция, стр. 9
Орловская. Вот что, товарищи. Областком думал над этим вопросом, и решение в основном намечено. То, что вы оба говорили, подтверждает его. В чем тут дело? Вы видите главным образом свой сектор работы, и отсюда вы производите выводы. Областком учитывает все: и положение на фронте, и подготовленность рабочих масс, и настроение во флоте, и общую политическую обстановку. Конечно, преждевременное выступление может подорвать наши силы, о чем говорить! Однако и затягивать не годится. Нельзя, Мишель, так бросаться неделями – две-три. Ты слишком щедр на эти недели. То «завтра», как говорит Жанна, наступит не прежде, чем дней через десять. К этому времени настроение союзной армии и флота достигнет, по-видимому, той точки кипения, когда можно открыть крышку и дать пару выкатиться наружу… С севера наступает Красная Армия. Прямая линия фронта превратится в дугу. Станет возможной координация фронта и внутренних сил. Понимаете? Восстание? Да! Вся трудность в том, чтобы совершенно точно определить эту точку во времени. До сих пор вы агитировали. Теперь организуйте. Содержание готово – давайте форму.
Белошвейки запели. Орловская, Жанна и Бродский замолкли и насторожились. Сквозь витрину белошвейной видно, как по улице медленно проходит иностранный патруль.
Рискованно? Удвойте конспирацию. Оружие! Люди! Район! Маленькие собрания с иностранцами, всюду, где это возможно. В кафе. Гуляя. На улице. И как итог – общее делегатское собрание иностранных частей. Мы берем на себя его охрану. Вот… Есть возражения? Не знаю, это как будто все… Да! Еще один пункт, внесенный Жанной в повестку дня: неосторожность как метод работы…
Жанна. Снимаю. Ясно. До скорого! (К Бродскому.) Эх, не поругались как следует.
Бродский. Наверстаем еще. (Усмехается.)
Жанна уходит.
Орловская. Всегда боюсь за нее… Эта пылкость…
Бродский. Да…
Орловская. У меня такое впечатление, Мишель, что ты не до конца высказался, словно затаил какие-то возражения.
Бродский. Нет! Нет, нет! Я совершенно с тобой согласен. Мне ведь тоже не терпится! Я уверен, что эта весна, эта чудесная весна будет наша! Правда, Марианна? Ну, бегу, бегу! Да, послушай, мне нужен последний номер «Ле коммюнист». И побольше.
Орловская. Опоздал. Все разобрали. Возьмешь на явке у Саньки. Между прочим, Мишель… Что я хотела сказать? Ах да! Что это за квартира у тебя? Может быть, опасно?
Бродский. Огромная, вечно пустая квартира. И только два человека: мамаша и сынок, которых почти никогда нет дома. Ни одному шпику и в голову не придет, что во дворце банкирши Ксидиас живет подпольщик-большевик. (Уходит.)
Картина пятая. СЕМЬЯ КСИДИАС
Дом банкирши Ксидиас. Комната ее сына Жени. Женя один. Он раскладывает карты.
Женя. Триста рублей? Отвечаю. Никто не мажет? Предположим, что там примазывают еще триста рублей. Отвечаю. Карту? (Говорит за воображаемого партнера.) Да, пожалуйста. (Говорит за себя.) Извольте. Беру себе. Девять! Черт, шесть раз подряд девятка! (Швыряет карты.) Если бы напротив сидел партнер, а не кусок воздуха, у меня было бы уже тысяч десять. Ох, этот ужасный долг!… Почему, когда я сам с собой, мне так прет карта? Вероятно, потому, что я сам себе приношу счастье. Остроумно! Скажу Мишелю. Но где же Мишель? Скучно… Я покончил бы самоубийством просто из любопытства: интересно – что там? Тоже остроумно. Почему, когда я сам с собой, я блестящ? Но вот если сейчас отворится дверь и кто-нибудь войдет, я сразу потускнею, словно этот вошедший отнимет лучшую часть меня. Не отдавать! Не отдавать! Напротив, брать. Брать!
Стук.
Женя. Войдите.
Входит Санька.
Санька. Воронов здесь живет?
Женя. Здесь.
Санька. Где он?
Женя. Садитесь. Он скоро придет. Он уже бежит по лестнице, может быть.
Молчание.
Женя. Я вас знаю. Вы продавщица цветов.
Санька. Ничего подобного.
Женя. Вы можете мне открыться, барышня: я тоже революционер.
Санька. Но вы ошиблись!
Женя. Я понимаю: вы не настоящая продавщица. А это папка с нотами для маскировки, правда? Будто это ноты, а на самом деле подпольщина!
Санька. Мишель вам сказал?
Женя. Я проницателен. Итак, вы почтальон организации? Неужели Робеспьер тоже так начинал?
Санька. Не знаю.
Женя. Дантон начал речью в клубе якобинцев: «Человек, косящий звание французского короля, поклялся охранять конституцию и после этого бежал. И я с удивлением здесь слышу, что до сих пор он не лишен своей короны». А вы как начали свою революционную работу?
Санька. Организовали местком деревообделочников.
Женя. Я хотел бы жить во время Великой французской революции.
Санька. Я тоже хотела бы, чтобы вы жили во время Великой французской революции.
Женя. Она остроумна! Какая игра! В таком случае я вам открою свой план. (Придвигается.) У меня есть серьезное предложение к подпольной организации. Если это предложение пройдет в жизнь, организация будет неуловима. (Продвигается.) Разговаривать на особом языке, непонятном для окружающих. (Придвигается.) На языке «ли». Например: Вы-ли-хо-ли-ро-ли-ше-ли-нька-ли-я-ли де-ли-ву-ли-шка-ли.
Санька. От когда я живу, я не слышала такого идиотства.
Женя (берет ее за руку). Вы-лимне-лио-ли-чень-ли нра-ли-ви-ли-тесь-ли.
Санька. Но вы меня знаете только пять минут.
Женя. Как вас зовут?
Санька. Саня.
Женя. Идемте гулять! Весна. Цветы на улицах. Кино. Ах, Санечка, я вас люблю!
Санька. Вы комик.
Женя. Не злите меня! Я опасен!
Входит Бродский.
Бродский. Женя, кто-нибудь меня спрашивал?
Женя (к Сане). Вот Мишель.
Бродский. Вы ко мне?
Санька. Да.
Бродский. Женечка, можешь ты мне оказать большую услугу?
Женя. Для тебя готов на все!
Бродский (пишет). Мне нужно, чтоб сейчас ушло это письмо. Немедленно, заказным. Ты, наверно, идешь гулять? Заверни на почту и сдай.
Женя. Это если я иду. А если я не иду? Ну хорошо, Мишель, ради тебя… До свидания, Санечка, мы увидимся. (Уходит.)
Бродский. В чем дело? Зачем вы пришли? Что-нибудь случилось?
Санька. Товарищ Бродский, ничего не случилось. Я по личному делу.
Бродский. Вы что, с ума сошли, товарищ? Вы знаете, что я живу законспирированно, и вы, член организации, позволяете себе прийти сюда без дела! За вами может быть слежка! Да вы можете провалить всех с вашими личными делами! Вы понимаете, что вы делаете? Вот вас видел этот тип, Женька…
Санька. Он какой-то чудак. Он говорит, что он революционер.
Бродский. Врет. Безвредный, но пустой малый.
Санька. Он сказал, что я вам, наверно, литературу принесла.
Бродский. Он так сказал? Ну вот… Спасибо вам! Мне надо немедленно отсюда убираться. Квартира испорчена. Ну-ка, помогите мне, раз вы уж здесь. (Вытаскивает портфель, укладывается.) Безобразие! Я поставлю в известность вашу ячейку о вашем непартийном поведении. Личные дела! Какие у вас могут быть ко мне личные дела?!
Санька. Товарищ Бродский! Вы единственный крупный работник, которого я знаю.
Бродский. Ну?
Санька. И мы хотели с вами посоветоваться.
Бродский. Кто «мы»?
Санька. Мы. Группа молодежи.
Бродский. Ну?
Санька. Мы хотим взорвать штаб союзного командования.
Бродский. Что такое?!
Санька. Мы сделали подробный план штаба. Вот, (Разворачивает огромный план, похожий на географическую карту.) Видите, Бродский, это главный коридор. А это боковой. А это кабинет генерала. А это уборная.
Бродский. Нет, вы с ума сошли, товарищи!…
Санька. Почему? Мы сумеем туда пройти. Как водопроводчики. Починить уборную. И заложим там фугас. У нас есть. Подожжем шнур. И все взлетит. Это очень легко. Мы хотели посоветоваться – в какой день это сделать?
Бродский. Как старший товарищ я вам запрещаю это делать. Ты слышишь? В областкоме, конечно, не знают об этом? Еще бы! Что это за партизанщина? Ничего без областкома. Железная дисциплина. Взорвать штаб – смысл? Что это вам, театр? Пора выбирать: или вы революционеры, или шибздики! Ну ладно. Я знаю, вы ребята в общем хорошие.