День денег, стр. 34
Глава сороковая,
объясняющая появление Писателя и его вопрос
Иола надеялась, что у мужа обычный запой.
Вот, бормоча: «Сейчас, сейчас», – пошел на кухню, шарится там. И найдет: Иола предусмотрительно купила бутылку водки и поставила в холодильник.
Хлопнула дверца холодильника.
Слышатся звуки, значение которых Иола безошибочно понимает. Сейчас он выпьет и опять ляжет спать. Всегда так бывало. День-другой он выпивает бодро, с разговорами и движениями (вполне умеренными), потом начинает вянуть, вянуть – и спать. Выпьет – поспит, выпьет – поспит. Спит все больше, пьет все меньше. Так и отходит помаленьку.
И ни в какой Владивосток, конечно, не поедет. Мало ли куда он собирался уезжать. Даже за границу. Даже немецкий язык начал самостоятельно изучать, избрав страной дальнейшего жизненного пребывания почему-то Австрию, в которой никогда не бывал.
Он не знает, что Иола, старательно помогая ему в жизни и творчестве, через два года собирается расстаться с ним.
И это покажется слишком странно, если хотя бы вкратце не рассказать ее историю.
Когда погиб ее отец, Иоланта была тринадцатилетней красивой девочкой, отличницей, разумницей, утешением овдовевшей матери. Но мать, больничная санитарка, не могла оказать дочери ни интеллектуальной, ни моральной поддержки. Она надеялась на одно: что Иола удачно выйдет замуж за хорошего и обеспеченного юношу.
Иолу же другие проблемы заботили. С ней случилась банальная для поры юности, да и вообще для жизни, история: в нее влюбились сразу два мальчика, а она не знала, кому отдать предпочтение. Вот ей уже четырнадцать, уже пятнадцать, вот она уже школу заканчивает, мальчики по-прежнему в нее влюблены (не считая других, влюбляющихся попеременно и временно), а она по-прежнему к обоим относится с большой симпатией, ни тому, ни другому ничего не позволяя – в ту пору, когда другие девушки, гораздо менее красивые, приобретают на глазах опыт и поцелуев, и объятий в подъездах, и – некоторые – первого голенастого бестолкового секса.
Шутки шутками, но какие тут шутки, если Иола покоя себе не находит, если она влюблена в обоих, не спит ночами и решает, как быть.
Но и того мало! – сменились соседи и въехала семья с сыном-студентом, который в тот же вечер пришел знакомиться – и совершенно Иолу очаровал. И она через неделю нашла в своей душе, что влюблена в него. Сперва была радость: эта любовь поможет избавиться от предыдущих. А потом почти ужас – когда поняла, что и прежних двух продолжает любить.
Значит, размышляла Иола, выхода нет! Ведь на маминой шее сидеть не будешь, замуж надо выходить. Она выйдет за одного, любя и других. Что ж – изменять будет мужу? Она этого не хотела, будучи чрезвычайно чистоплотной. Но как же поступить, как? Ей снилось даже, что она в одно и то же время, но в разных местах, является женой сразу трех человек и, просыпаясь, Иола жалела, что в реальности такое невозможно. И причина этих странностей – не во влечении к нескольким мужчинам сразу, а в том душевном несогласии Иолы, появившемся в ней после смерти отца, что жизнь дается один раз. Она не хотела с этим смириться и не могла смириться.
И она решила вот как: выйти замуж за одного из тех, кого любит. Родить ребенка ему или двух. Жить с ним честно и порядочно, не изменяя. Вырастить детей до совершеннолетия. Заботиться о своем здоровье, чтобы сохранить молодость. И – начать новую жизнь, оставив по возможности детей и мужа обеспеченными и благополучными.
Она выбрала не из тех трех, кого любила (и продолжала любить), а – четвертого (которого полюбила тоже): молодого преподавателя филологического факультета, на который она поступила, выпускника Литературного института Ивана Свинцитского. Отец у него генерал, один из высоких чинов областного военкомата, у Ивана и квартира своя, что по тем временам было страшной редкостью.
Родителям Ивана она понравилась, не могла не понравиться.
Сыграли свадьбу, стали жить. Через год Иола родила девочек-двойняшек.
Она сидит дома, растит их, Иван работает, генерал, души не чая в снохе и внучках, помогает, свекровь, ранее не работавшая, устроилась в медкомиссию при военкомате (по образованию она была врач), чтобы помощь молодой семье стала еще ощутимей.
Иоле и Ивану хорошо, они много разговаривают, они вместе читают книги, в том числе те, которые в то советское время были запрещены, являясь оба не то чтобы ярыми противниками существующего строя, но иронически презирая его, считая отдельные положительные явления (того ж отца-генерала, добрейшего человека) – исключениями.
Вдруг гром средь ясного неба: Иваном заинтересовался КГБ (чем Иван до сих пор очень гордится). На беседы вызывали, которые Иван, естественно, именовал допросами. На этих беседах он то ли от привычного иронического презрения, то ли от легкомысленности, но менее всего оттого, что чувствовал себя генеральским сынком, дерзил, говорил о своих мыслях чистую правду. И столько нагородил, что вполне можно было серьезное дело сшить с серьезными последствиями. Но, прежде чем это делать, полковники и майоры из серого дома (так называли в Саратове здание КГБ) вежливейшим образом пригласили для доверительного разговора генерала Свинцитского (оно и понятно: почти у каждого полковника и майора имелись сыновья призывного возраста).
Генерал был в шоке. Он обещал серым полковникам и майорам убить отщепенца морально.
Но Иван на требование отца впредь не прикасаться ни к чему, что припахивает хотя бы слегка антисоветчиной, вдруг впервые в жизни ему надерзил, сказал, что мыслями своими будет распоряжаться сам и т.д., и т.п. – и даже относительно коммунизма как-то не очень вежливо выразился.
И генерал проклял сына.
То была просто дурь, ей-богу: отец любил сына, а сын – отца.
И дурь была не столько в проклятии отца, а в том, что сыну возжелалось это проклятие принять всерьез.
Он отказался от помощи и впопыхах запретил генералу видеть внучек.
Того чуть инфаркт не хватил, но он выправился и заявил рыдающей своей жене, матери Ивана:
– Нет у нас сына!
А тут ему бывшие товарищи по армии, возвысившиеся в чинах донельзя, предложили работу в Министерстве обороны, и он согласился.
И отношения отца с сыном прекратились навсегда. А семь лет назад Иван ездил хоронить его.
Дела же в их семье пошли тяжело: Ивана убрали с преподавательского места, полтора года он вообще приличной работы отыскать не мог, ходил разгружать вагоны на товарную станцию Саратов-II. И чуть было не впал в отчаянье, но Иола поддерживала его, как могла, сама устроилась работать, хлопотала с утра до вечера, чтобы в доме были уют, чистота и порядок: она не могла допустить поломки и сбоя в этой жизни, ибо тогда она могла стать единственной и последней.
И потихоньку все выправилось, наладилось. И вот уже два года осталось до совершеннолетия дочерей, два года до начала новой жизни. Иола готова: она выглядит на тридцать с небольшим, в нее всегда кто-то влюблен, причем все чаще эти влюбленные моложе ее. Так оно и быть должно: в своих планах она видит себя замужем за человеком чуть помоложе себя, которому она родит сына или дочь, а может, и опять двоих, – и все начнется заново! За кого именно выйти – не проблема: Иола такова по натуре, что всю жизнь влюблялась в кого-нибудь (любя по-своему и мужа тоже). Иногда обстоятельства складывались так, что если уж не роман серьезный, то интрижка на две-три недели могла осуществиться легко, с соблюдением тайны и с возможностью попробовать толику второй жизни уже сейчас, но Иола отказывала себе в этом, хотя нетерпение подчас было очень велико и природный темперамент просто в клочья душу раздирал.
И вот получилось так, что ей, кажется, только радоваться надо: муж сам по себе собирается исчезнуть раньше срока.
Но в том-то и дело, что – раньше! Ему, по планам Иолы, еще предстоит дочерей пристроить учиться: у него есть для этого необходимые связи. Потом она намечала пристроить и его самого, у Иолы давно на примете молодая женщина из почитательниц таланта Свинцитского (как ни странно, но такие есть!), которая сама стихи пишет и, уважая мнение мэтра, показывает их ему; женщина побывала замужем, но без детей, чистоплотна, порядочна, ей бы и хотела Иола сдать на руки Ивана Алексеевича с тем, чтобы и у него началась вторая жизнь (она ведь, предвкушая новое счастье, и другому желает того же!). И тут – здравствуйте пожалуйста: какие-то шальные деньги, какой-то Владивосток!