Антиабсурд, или Книга для тех, кто не любит читать, стр. 40

Околов пришел в обувной магазин и стал совершенно явно смотреть на продавщицу.

— Вам чего? — спросила она.

— Хочу с вами познакомиться, — сказал Околов.

— Ну, знакомьтесь, — сказала, усмехнувшись, продавщица.

Он назвал свое имя, она свое. Хотите верьте, хотите нет, но имя у нее оказалось точно таким же, как у девушки-журналистки. И Околов, как когда-то девушку-журналистку, пригласил девушку-продавщицу в кафе.

У нее и голос оказался похож, и интонации, и даже, образно говоря, умственный уровень, потому что она была дипломированной переводчицей с испанского, но не смогла найти в городе Саратове (где, естественно, все и происходило) работу по специальности и от отчаяния временно пошла работать в универмаг по совету школьной подруги.

Через некоторое время Околов и продавщица, образно говоря, сблизились.

Почему? Почему, почему, почему я люблю их обеих и испытываю равное (хоть и разное) счастье с обеими?! — радовался и пугался Околов. Он пугался необычности происходящего. Он не мог понять. Чем горячей объятья были с продавщицей, тем больше он хотел как можно скорее увидеть журналистку. Чем нежней были журналисткины ласки, тем сильней томился он по продавщице.

Этот прекрасный ужас совсем истощил его нервную систему — и даже жена заметила, что ему, пожалуй, не следует так много работать, а пора бы взять отпуск хотя б на две недели.

Да, согласился он с ней дружелюбно (их совместная жизнь вообще отличалась дружелюбием), да, ты права.

А сам думал, что, уехав, со стороны, издали, сумеет разобраться в себе — поскольку дальше так нельзя.

Он отправился в пансионат «Волжские дали». Там он играл в теннис, читал, смотрел телевизор, купался, загорал — и старался не вспоминать о продавщице и журналистке.

14 июля он лежал на пляже, поглядывал по сторонам на окружающих людей и вдруг холодом пробрало вдоль позвоночник а — это в тридцатиградусную-то жару! Он понял вдруг, что не просто рассматривает людей, а, не отдавая себе в этом отчета, внимательно смотрит на каждую девушку — ища! Ища — кого? — да конечно же девушку, похожую на его любимую журналистку и любимую продавщицу.

Я с ума сошел, подумал Околов. Нет, по теории вероятности похожих людей не так уж мало и возможность встретить третью похожую девушку не так уж невозможно, но зачем ему это нужно, вот вопрос?

Однако, прошел день, вопрос так и остался вопросом, а Околов перестал бороться и отдался во власть своему сумасшествию. Да, я маньяк, сказал он себе. Когда я вернусь в город, я пойду к психиатру. А пока...

И он отправлялся в соседний пансионат «Волга», в пансионат «Заря», он инкогнито приезжал в город и бродил там по улицам... Тщетно.

Тогда он прервал отпуск, явился — но не к психиатру, а, образно говоря, на службу, к своему шефу и сказал, что соглашается на должность, связанную с командировками, которую ему давно предлагали, зная его хорошее здоровье, обязательность, непьющесть и умение ненавязчиво войти в деловой контакт.

Прошло два года. Всю Россию объехал Околов, достигая везде замечательных деловых успехов, за это его стали снаряжать в командировки заграничные, и вот результат: восемнадцать одинаковых девушек с каштановыми волосами и ореховыми глазами есть у него — в Саратове (продавщица и журналистка), в Новосибирске, Томске, Екатеринбурге, Макеевке, в Москве (две), в Санкт-Петербурге, в Пензе, в рабочем поселке Вырьино Красноярского края, в селе Шеварнак Ахтубинского района Волгоградской области, на станции Докторовка Приволжской железной дороги, в городах Авиньон (Франция), Париж (Франция), Уотерфорт (США), Кассель (Германия), и всех он любит Настоящей Любовью, о каждой тоскует в разлуке и счастлив, встречаясь, но не может успокопиться и колесит, колесит, колесит по всем окрестностям и закоулкам мира, отыскивая все новых близнецов, понимая, что стал жертвой неизвестной науке и практике болезни, но не имея сил да и желания от этой болезни избавиться.

Иногда, забывшись, он — в самолете, в поезде, в автомобиле — вскрикивает вслух, пугая окружающих:

— Господи, за что?! — но самый наитончайший психолог не сумел бы распознать, что содержится в этом крике — радость или отчаянье...

Не знаю этого и я, близкий друг Околова, с которым, правда, давно уже не встречаюсь, потому что боюсь заразиться от него этой странной болезнью, а в том, что она заразна, у меня сомнения нет.

Хорошие люди не умирают

Хоронили П. Р. Н-ва.

Мальчик Костя пяти лет сказал:

— Он, наверно, плохой человек был.

Я огляделся и тихо спросил:

— Это почему же?

— Хорошие люди не умирают, — безмятежно ответил Костя.

— Это почему же? — удивился я.

— Ну, мама-то вот моя не умерла, папа тоже, и бабушка, и дядя Витя. — Помедлив, он добавил. — Ну, вот и ты тоже не умер.

Я отвернулся и подумал.

Излишне говорить

Были Он и Она — и любили друг друга.

— Ты знаешь, — сказал Он Ей однажды, — наша любовь отличается такой полнотой, что иногда возникает мысль о необходимости некоторых трудностей, которые придали бы этой любви изящную и неопасную остроту, ибо еще крепче, ярче и сильней становится та любовь, которая сопряжена с преодолением чего-либо.

— Что ты имеешь в виду? — нежно встревожилась Она.

— Ничего страшного, — успокоил Он. — Например: давай договоримся, что не будем употреблять какое-то слово. А если кто-то произнесет его — тут же расстанемся. Конечно, это будет достаточно редкое слово, вероятность попадания которого в нашу речь ничтожно мала, но, тем не менее, само существование опасности, из-за которой с нами может произойти невыносимое несчастье расставания, привнесет в наши отношения именно то, о чем я говорил чуть выше.

— О, нет! — воскликнула она. — Я боюсь! Где взять такое слово, какого мы не могли бы вплести в канву наших бесед, длящихся дни и ночи? О чем только не заходит речь у нас с тобой! Допустим: мы условимся с тобой никогда не говорить слово — ну, например, ГЛОССАЛИИ, которое я, помнится, встретила в какой-то книге, будучи студенткой отделения русского языка и литературы филологического факультета государственного университета имени Николая Гавриловича Чернышевского в одна тысяча девятьсот восемьдесят первом году, я так и не узнала значения этого слова, но кто поручится что оно по какой-то фантастической игре случая не вспыхнет в моем мозгу, мгновенно всплывшее из глубин пассивной памяти, я машинально произнесу его — как произношу другие слова, находясь в полузабытьи от счастья в те моменты, которые и тебе знакомы состоянием полузабытья, полусознанья?! И — катастрофа!

— Отнюдь, — с улыбкой возразил Он. — Не надо подыскивать редчайших слов, это опасно уже тем, что, единожды озвученные, они становятся навязчивыми, как в старой байке о мальчике, которого поставили в угол и велели не думать о белых слонах. Можно взять нечто относительно знакомое — и даже не слово, а выражение, но такое, какое нам абсолютно не свойственно, поскольку употребляется в речи публицистической, газетной, ораторской и тому подобное — и совершенно невозможно в нашей с тобой хоть и правильной, но разговорной человеческой речи. Вот, к примеру, выражение ИЗЛИШНЕ ГОВОРИТЬ. Я очень не люблю его и никогда не употребляю. Во-первых, мне не нравится само слово ИЗЛИШНЕ. Во-вторых, сам оборот — ужаснейший канцеляризм. В-третьих, это просто-напросто бессмыслица, словесный мусор, без которого вполне можно обойтись. Это абсурд языка. Посуди сама: если излишне говорить о чем-то, то зачем тогда и говорить?! Но нет, ораторы сплошь и рядом, комментируя какой-либо факт, не упускают возможности выразиться в том духе, что, дескать, излишне говорить, какие последствия может вызвать данный факт, хотя можно было бы просто: этот факт может вызвать следующие последствия. Итак, я предлагаю, любимая моя: никогда ни ты, ни я не произнесем этого выражения, которого мы и так никогда не произносили. Если ж вдруг... То есть этого вдруг не будет, я уверен, но сама вероятность, возможность, допустимость придаст... Впрочем, об этом я уже говорил.