Похождения Вани Житного, или Волшебный мел, стр. 22

— Простите, не удержался… двенадцать часов — моё любимое время, никак не мог промолчать. Атавизм, конечно… Наследие прошлого… Отголосок, так сказать… Ещё раз прошу простить меня. Но все петухи в определённые часы должны поминать Кукуй–реку — свою петушиную родину, если хотят туда когда?нибудь вернуться.

— Ничего, — заговорила наконец с петухом Василиса Гордеевна, — поминай себе, кукарекай на здоровье!

— О, благодарю вас, вы очень добры, я много слышал о вашей беспрецедентной доброте, но тут убедился воочию, так сказать.

Петух только слегка споткнулся, произнося трудное слово, — Ваня даже позавидовал, он бы так ни за что не смог.

— Могу я немного подкрепиться перед дальней дорогой? — спросила вежливая птица, и, получив утвердительный ответ, подцепила когтистой лапой солёный огурец и целиком затолкала его себе в разверстый клюв.

— Так, — сказала Василиса Гордеевна, — хватит зря время проводить. Раз все в сборе — надо отправляться. Только Шишка бы надо малость приодеть — а то он вроде как с психушки сбежавши.

Шишок оглядел себя:

— Не–е, я, как хозяин, в хозяйской любимой одёже, всё при мне — я переодеваться не стану!

Согласился только укоротить штанины и при выходе надеть Ванины больничные ботинки, хоть и выглядел в них клоун клоуном: уж больно они были Шишку велики. А пока сел прилаживать солдатский ремень к балалайке, чтоб носить её за спиной. Василиса Гордеевна же собирала Ване котомку, положила сменку — причём тёплую: — Кто знат, сколь вы проходите, сентябрь ведь на носу. — Тут Ваня вздохнул: опять школа откладывается в долгий ящик… Положила и вязаную чёрную шапку с вышитым листком — память о Святодубе. Ваня сунул в котомку свистульку — мало ли, пригодится.

— Да, — спохватилась бабушка, — самого?то главного я тебе, Ваня, не сказала… В лес ведь я тебя посылаю, в лесу она живёт, Анфиса?то. — Ваня так и вздрогнул, вспомнив свой первый и последний поход в лес. — Но ты не бойся, — заторопилась, — того, что было, — не будет. Есть у меня оборона от этой окаянной трясовицы, я, когда за тирлич–травой?то [13] ходила, да не нашла, зато другую травку сыскала — очень она сейчас пригодится, одолень–трава?то [14]. Одолеет она её, сенную лихорадку эту, не даст к тебе подступиться. Зашила я траву в ладанку, — Василиса Гордеевна надела висящий на долгом шнуре хлопчатый мешочек с мягким содержимым Ване на шею. — Только смотри — не потеряй, а то плохо придётся… Одолень-трава, она много чего одолеть вам поможет, не только девок–трясовиц…

Пока Василиса Гордеевна собирала их в дорогу, Шишок ходил за ней по пятам, давая дурацкие советы насчёт того, что ещё надо положить в котомку.

— Отвяжись! — отмахивалась от него Василиса Гордеевна. — Как бы чего не забыть! А деньги?то! — хлопнула бабушка себя по лбу.

— Да уж, без денег путешествовать оно как?то не с руки, — сказал петух, флегматично наблюдавший за сборами. — Вернее… не с лапы.

Василиса Гордеевна подскочила к своей койке, смахнула с неё постель, вытащила перину и, велев Ване принести ножницы, стала вспарывать пуховик. Вся троица собралась вокруг, с интересом наблюдая за происходящим. Взяла перину за концы, встряхнула — и из неё полетели, кружась по комнате, бумажные деньги разных времён. Все бросились их ловить, Шишок поймал несколько купюр, бывших в ходу до реформы 1961 года, Перкун подцепил клювом «катеньку», Ване прямо на плечо слетела облигация государственного займа 1948 года выпуска. Потом он поднял с полу червонец, на котором был нарисован Ленин, ещё совсем недавно эти деньги были в ходу, а теперь на них ничегошеньки не купишь, деньги поменяли, счёт пошёл на тысячи и десятки тысяч. Весь пол оказался засыпан деньгами, которые вышли из обращения.

— Бабаня, а зачем тебе старые деньги? — спросил Ваня, разглядывая червонец.

— Как зачем?! Старые деньги — самые мягкие. Моей перины дороже нет… Я сплю — мне от них тепло. Никакого пуха не надоть.

— Пуха! — возмущённо воскликнул Перкун и нахохлился. Все замерли. — Какая бестактность!..

Василиса Гордеевна, поняв, какой промах сделала, покосилась на петуха и передёрнула плечами:

— Такие все обидчивые… Ничего сказать нельзя — сразу обижаются. Если б у меня пух был в перине, тогда бы ладно — обижайся, так ведь пуха?то нет!

Осознав, что пуха в наличии действительно нет, петух немного оттаял. Бабушка же, раздвигая деньги клюкой, переворачивая бумажку за бумажкой, нашла наконец то, что искала, подняла, разгладила и подала Ване. Тот протянул уже руку, но Василиса Гордеевна отвела свою и сказала:

— Это не простая, Ваня, денежка — возвратная, верть–тыща называется, она всегда вертается к хозяину. Только гляди, не играй на неё, а то потеряешь навеки… — И он подхватил зелёную купюру, которая была выпущена совсем недавно, вот и год стоял — 1993–й, вот и флаг на куполе — не красный, а новый трёхцветный. Стал дальше разглядывать интересную денежку: с виду ничего особенного, обычная тыща. Свернул и положил в карман. Интересно, почему бабушка не пользовалась ею, а зашила в перину, тратила пенсионные деньги, которые утекали меж пальцев, как вода. Шишок между тем кружил по комнате, с наслаждением шурша по бумажкам шерстистыми ногами. Потом остановился и спросил:

— А скажи ты мне, Василиса, что это за люди такие, которые сносить нас хотят… Ты их знаешь? Где живут? Надо бы прежде с ними разобраться. Это ведь…

Бабушка строго посмотрела на Шишка:

— Не до них сейчас. И адреса у меня этих сносильщиков нету, знаю только, что участковый где?то за дорогой в новых домах живёт. Дак он человек подневольный, Моголис этот тоже, небось, мелка сошка. А кто там у них решат, я не знаю. Времени даром не тратьте — а прямиком ступайте к Анфисе.

Бабушка повернулась к Ване:

— Значит, Ваня, так и так скажешь, я, мол, внучатый племянник, послала меня сестрица ваша Василиса Гордеевна. И поклон ей от меня, да вот ещё огурчиков солёных я в котомку положила, очень она их любит. А вам пирожков давешних. И… и не бойся её… Ну что ж, — вздохнула Василиса Гордеевна, — пора. Присядем на дорожку.

Все расселись в прихожей на лавке: петух сидел с поджатой лапой, Шишок положил голову на гриф балалайки, Ваня сидел очень прямо и глядел в одну точку, на порог. Порог был высокий и широкий, Ваня любил на него садиться, а бабушка, бывало, сгоняла его оттуда, дескать, нельзя на пороге сидеть — а то навеки уйдёшь в эту дверь.

— Ну, с Богом, — Василиса Гордеевна первая поднялась, и следом за ней все зашебуршились, вставая.

Когда три путника вышли за ворота, долго ещё слышали они, как из раскрытого окошка вслед им несётся:

— Едут добры молодцы во чистое поле, а во чистом поле растёт одолень–трава. Одолень–трава! Не я тебя поливала, не я тебя породила; породила тебя мать сыра земля, поливали тебя девки простоволосые, бабы–самокрутки. Одолень–трава! Одолей ты злых людей! Одолень–трава! Одолей добрым молодцам горы высокие, долы низкие, озёра синие, берега крутые, леса тёмные, пеньки и колоды…

Глава 11. В путь!

Перед выходом на проспект Ваня оглянулся — изба с бабушкой спряталась среди других изб, Святодуб уже не возвышался над улицей зелёным шатром, и почему?то Ване показалось, что не видать ему больше 3–й Земледельческой как своих ушей… Ему хотелось завеньгать [15], и он крепился как мог. Спутники его в это время, отойдя в сторонку, о чем?то совещались. Перкун, искоса глядя на дорогу, по которой туда–сюда сновали машины, расправил могутные крылья и, как дисциплинированный пешеход, дождавшись зелёного света, полетел, едва касаясь лапами проезжей части, на ту сторону. Шишок, ухватившись за Ванину руку, потащил его следом, бормоча: