Иван Грозный, стр. 50

Простив брата, Грозный позаботился о том, чтобы подготовить почву для расправы с ним в случае возникновения нового кризиса. Он обратился к старым летописям и позаботился о том, чтобы включить в них подробный отчет о первом заговоре Старицких в годы правления Адашева.

Чтобы вполне оценить его начинание, надо иметь в виду, что в Русском государстве официальной летописи придавалось совершенно особое значение. Московские государи ссылались на летописи в своих спорах с вольным Новгородом, дипломаты черпали из них аргументы во время переговоров с иностранными дворами. Затеянная Грозным летописная работа преследовала не литературные, а политические цели.

Два последних тома Лицевой летописи — так называемый Синодальный список и Царственная книга — были посвящены времени правления Грозного. Неудивительно, что именно эти тома и подверглись исправлению.

Обе летописи написаны на французской бумаге. Наблюдения за водяными знаками (филигранями) позволили известному палеографу Н.П. Лихачеву установить, что во Франции такая бумага производилась в промежуток между серединой XVI в. и 1600 г.

Попытки уточнить датировки Н.П. Лихачева вызвали длительный спор. По мнению С.О.Шмидта, водные знаки Царственной книги характерны для конца 70-х — первой половины 80-х гг. На основании альбомов Н. П. Лихачева, Хивуда, Брике и О. Валле-и-Субира автор этих строк собрал данные, свидетельствующие о более раннем происхождении бумаги исследуемых сводов. Обсудив свои выводы с известным специалистом по филиграням А.А. Амосовым, я в 1976 г. опубликовал их. Через несколько лет Амосов пересмотрел свое мнение и пришел к заключению, что бумага соответствующих листов Царственной книги была произведена во второй половине 70-х гг., а следовательно, приписки в тексте летописи не могли быть сделаны ранее указанного времени.

В настоящее время ни одна датировка приписок не стала общепризнанной. А.А. Зимин аргументировал вывод, что приписка к тексту Царственной книги была сделана между 1569 и 1570 гг. Другой известный исследователь Б. Клосс полагает, что Царственная книга появилась в первой половине 70-х гг., а приписки о боярском мятеже — самое позднее осенью 1575 г.

Наиболее подробная аргументация принадлежит, бесспорно, А.А. Амосову. Но в его построениях филиграни приобретают самодовлеющее значение. Приведем в качестве примера новое прочтение филиграни «Двойная лилия», условно названной «Гоздава», из Лицевого свода. Верхняя часть этого знака схожа с французской геральдической лилией, но бумага с этим знаком грубовата, с соринками. Качество бумаги служит А.А. Амосову отправным пунктом для цепи гипотез. Грубая выделка бумаги, рассуждает исследователь, характерна для нелучшей бракованной французской бумаги, для польской, реже германской бумаги. Не совсем понятно, почему автор останавливается на польском варианте.

За первым рядом гипотез воздвигается второй. Сочетание западных форм с польскими качественными приметами знака «Гоздава», пишет исследователь, было не только возможно, но и вполне закономерно на одном-единственном этапе взаимоотношений Польши и Франции: «…мы разумеем кратковременное пребывание на польском престоле Генриха Анжуйского, французского принца из дома Валу а». Сорт бумаги зависел от бумажной мельницы, но никак не от системы международных отношений в Европе. Лилию в водяном знаке употребляли при изготовлении бумаги многие бумажные мельницы.

Гипотеза о польском происхождении бумаги Лицевого свода не доказана, но она служит фундаментом для новых умозаключений. «Для Генриха Анжуйского перенос родовой эмблемы на новую (польскую) почву был бы вполне естественным действием… В этом плане мотив двойной лилии (в водяном знаке! — Р.С.) мог вызвать, например, ассоциации о двух коронах Валуа». Под пером А.А. Амосова водяной знак — скромное творение мастера бумажной мельницы невесть какой страны — превращается в объект большой политики, предмет манипуляции коронованной особы, заинтересованной в ассоциациях.

Осторожные предположения уступают место категорическим формулировкам: «Итак, даже краткий анализ позволяет со всей уверенностью утверждать, что знак двойной лилии в Лицевом своде следует датировать 1573-1574 гг.». В России такая бумага из Польши могла появиться в 1574 г., но Генрих Анжуйский уже бежал во Францию.

«Не потому ли Грозный и решил ускорить работы по составлению московской версии всемирной истории?» Этот вопрос ставит читателя в тупик. Какое отношение может иметь бегство короля Генриха к ускорению (гипотетическому) летописных работ в Москве?

Определив два комплекта бумаги «с общим отчасти» (!) набором сюжетов филигранен (бумага пошла на изготовление Лицевого свода и Слободской Псалтири), А.А. Амосов выстроил целую пирамиду гипотез о нормах и последовательности расхода бумаги и заключил, что составителям Лицевого свода в декабре 1576 г. осталось выполнить не менее 40-45 % задуманного труда. Приведенные даты и цифры подкупают своей точностью. Но они уводят читателя в область фантазий, так как не опираются на факты.

Данные о бумаге памятника следует учитывать в любом текстологическом исследовании. Но ставить филиграни во главу угла нет резона. Схемы А.А. Амосова доказывают это с полной очевидностью.

Интерпретация водяных знаков привлекает своей точностью, но эта точность относительна. Бумага была слишком непрочным материалом, а записи на ней теряли значение со сменой поколений. Понятно, что архивы XVI в. сохранили ничтожную часть произведенной тогда бумаги. Сама технология производства бумаги обусловила быструю смену водяных знаков, наличие бесконечного множества вариантов. Все это мешает выстроить сколь-нибудь полный и достоверный ряд, который бы объединил филиграни и сорта бумаги мануфактурного производства за длительный период.

Скудные сведения о водяных знаках, накопленные наукой, допускают различную интерпретацию и дают возможность датировать бумагу лишь приблизительно, в пределах десятилетия.

Хронологические рамки, установленные на основании примерной датировки филигранен, требуют тщательной критической проверки, опирающейся на анализ содержания летописи в первую очередь.