По светлому следу (сборник), стр. 60
— Тут, — коротко ответил Адамов.
— Не уйдет?
— Не уйдет, дача оцеплена.
— И он ничего не подозревает?
— Похоже на то. Мои люди хорошо замаскированы.
Майор расстегнул кобуру и. решительно произнес:
— Идемте!
И они направились к даче. Крылечко ее было невысоким, и офицеры единым махом вскочили на него. На стук майора сначала никто не отзывался, затем внезапно прогремел выстрел. Пуля, пробив доску двери, просвистела у самого уха майора.
— Сдавайтесь, Иглицкий! — крикнул Киреев. — Вы окружены. Сопротивление бессмысленно.
В ответ раздался еще один выстрел, Но майор и старший лейтенант прижались к стене с разных сторон двери. Затем по знаку Киреева они одновременно ударили в дверь ногами. Непрочные доски ее дрогнули…
Снова грянул выстрел. Но дверь теперь уже трещала под ударами ног офицеров. А когда она рухнула на пол, послышался хрипловатый голос Иглицкого:
— Ладно, сдаюсь…
Под ноги офицерам полетел полуразряженный пистолет, затем показался и сам Иглицкий с портфелем Гурова в руках.
— Вот, пожалуйста, — проговорил он почти равнодушно и, подняв руки вверх, стал медленно поворачиваться перед контрразведчиками, давая им возможность обыскать себя.
Когда полковник Никитин доложил генералу Сомову о «капитуляции» Иглицкого, генерал даже руками развел.
— Чудеса, да и только! — проговорил он в крайнем удивлении. — Вот уж никак не ожидал, что удастся поймать столь просто такого матерого золка!
БЕГЛЕЦ
В одном из помещений советской военной администрации в Берлине сидел бледный молодой человек в сером пыльнике с разорванной полой и оторванными пуговицами. Черная помятая шляпа его лежала на столе. Светлые, влажные от пота волосы были взлохмачены. При каждом громком звуке, раздававшемся в соседнем помещении, посетитель испуганно вздрагивал и резко поворачивался к дверям. Постепенно, однако, он успокоился и стал осторожно осматриваться.
Взгляд его задержался на письменном столе, но ненадолго — ровно настолько, чтобы заметить чернильный прибор, несколько книг и небольшую стопку газет…
Задумавшись о чем-то, молодой человек не услышал, вероятно, как позади него открылась дверь. В комнату вошел высокий, широкоплечий старший лейтенант с двумя рядами орденских планок на ладно сидевшей на нем гимнастерке.
— Ну как, успокоились? — почти весело спросил он, направляясь к письменному столу.
Молодой человек вздрогнул и, торопливо обернувшись, поспешно вскочил со своего места.
— Садитесь, садитесь, пожалуйста! — замахал на него руками старший лейтенант и опустился в кресло за письменным столом.
Перелистав какие-то бумаги в папке, которую он принес с собой, старший лейтенант спросил:
— Так вы говорите, что ваша фамилия Голубев?
— Так точно, — ответил молодой человек, снова пытаясь подняться с места. — Голубев Степан Александрович.
— Вас в сорок третьем году увезли из Киева в Германию. Вы работали затем на верфях в Гамбурге. Правильно я записал? — продолжал расспрашивать старший лейтенант, заглядывая в папку.
— Так точно, товарищ старший лейтенант, — поспешно подтвердил Голубев, заметно волнуясь. — Только не увезли, а угнали. В Гамбурге я работал на судостроительных верфях «Блом и Фосс», а затем на «Дейче верфт».
— Ну, а потом?
Голубев тяжело вздохнул и вытер платком потный лоб:
— Потом нас, то есть меня и других русских, кто был помоложе и покрепче здоровьем, увезли за океан. Это было уже после войны…
Внезапно Голубев нервно обернулся к окну: до него донеслись приглушенные звуки радио.
— Что это! — испуганно воскликнул он. — Что они там передают? Я слышу их радиопередачу…
— Успокойтесь, — сказал старший лейтенант. — Это из демократического сектора Берлина.
— Не может быть, чтобы они меня оставили, — все еще нервно вздрагивая, проговорил Голубев. — Им не удалось настичь меня, пока я добирался до восточного сектора, но они ни за что не оставят меня в покое. Они уже протрубили, наверно, что я какой-нибудь беглый уголовный преступник…
Старший лейтенант придвинул ближе к Голубеву графин с водой.
— Выпейте и успокойтесь, — строго произнес он. — Они действительно передали нечто подобное по своему радио, но нам ведь известны их трюки… Продолжайте, пожалуйста.
Голубев выпил несколько глотков воды и осторожно поставил стакан на стеклянный поднос. Рука его при этом заметно дрожала.
— Как только кончилась война, — продолжал он, расстегивая воротник своей давно не стиранной рубашки, — нас всех согнали в лагеря так называемых перемещенных лиц. Ведала нами созданная западными державами Международная организация по делам беженцев. Вернее было бы назвать ее компанией по торговле живым товаром.
Голубев поморщился, как от физической боли, и тяжело вздохнул.
— Да, скверная это штука — почувствовать себя рабом, как во времена Бичер-Стоу! В курортном городке Бад-Киссинген нас без особой проволочки погрузили на пароход и переправили через океан. Было среди нас немало простых, честных людей — дешевой рабочей силы, но еще более, пожалуй, военных преступников, предателей всех мастей, эсэсовцев, гестаповцев и агентов фашистских разведок…
— Расскажите, пожалуйста, поподробнее о себе лично, — прервал его старший лейтенант.
— Извините, — смутился Голубев и снова протянул руку за стаканом. — Такого довелось насмотреться… Ну, а о себе что же еще? За океаном нами, русскими парнями, сразу же заинтересовалась одна белоэмигрантская контора по вербовке агентуры для разведки, и нас тотчас же принялись обрабатывать сначала подкупом, потом угрозами. Мы к тому времени уже успели во всем разочароваться и, как говорится, хватить лиха. Вот мне и предложил тогда мой приятель Василь Кравец: «Давай, говорит, пойдем к ним на службу. Пусть они забрасывают нас на родину своими агентами, а мы там сами во всем признаемся. Расскажем, с какой жизни пошли на это… Нет, видно, другой возможности вырваться отсюда. Не подыхать же нам на чужбине!»
Голубев достал платок и долго тер покрасневшие глаза. Старший лейтенант терпеливо ждал.
Спустя некоторое время Голубев продолжал свой рассказ уже совсем тихо, почти шепотом:
— Страшно было решиться на это, но другого выхода у нас действительно не было. Как только мы дали свое согласие, нас снова переправили через океан, в Западную Германию. Подержали некоторое время на сборном пункте в Оберферинге, пригороде Мюнхена, а затем зачислили в шпионскую школу Обераммергау, тоже близ Мюнхена. Когда же мы наконец окончили эту школу, нам выдали «Записные книжки парашютистов».
С этими словами Голубев протянул старшему лейтенанту небольшую, чуть побольше спичечной коробки, желтую книжицу со штампом военного ведомства одной из стран Североатлантического блока.
Старший лейтенант раскрыл ее и прочел на первой странице:
«Эта форма введена для всех парашютистов. Она служит для учета выданных средств и должна храниться в потайном кармане парашютиста, пока он состоит на службе».
— Из «выданных средств», — криво усмехнулся Голубев, — осталось у меня только вот это. — Он протянул старшему лейтенанту стеклянную ампулу с каким-то порошком и, поясняя, добавил: — Цианистый калий. Рекомендуется в качестве диверсионного средства. Специальная инструкция предписывает также в случае провала с помощью этого же средства кончать самоубийством…
Голубев хотел добавить еще что-то, но в это время раздался резкий телефонный звонок, и он остановился, на полуслове.
Старший лейтенант снял трубку.
— Товарищ Лунин? — услышал он голос своего начальника.
— Так точно.
— Ну, мы все выяснили. Киевский инженер Александр Андреевич Голубев действительно делал в свое время запрос о сыне Степане Голубеве, тысяча девятьсот двадцать пятого года рождения, в тысяча девятьсот сорок третьем году угнанном в Германию. Последнее письмо от сына пришло в декабре тысяча девятьсот сорок четвертого года из города Гамбурга. Старики Голубевы погибли в конце войны, поэтому точных примет их сына не удалось пока узнать. Спросите-ка у него домашний адрес его родителей.