Роб Рой, стр. 73

— Если Дугал остался тем же молодцом, каким я знал его раньше, вряд ли он ждет, пока ему принесут благодарность за участие в ночной проделке. Сейчас он, по всей вероятности, скачет во весь опор к Балламахскому проходу.

— И оставил нас… а главное, меня, меня самого, запертыми на всю ночь в тюрьме! — закричал бэйли в ярости и смятении. — Дайте сюда скорей молоток и стамеску, клещи и зубило; пошлите к старосте Йетлину и дайте ему знать, что бэйли Джарви заперт в тюрьме разбойником-горцем, которого он повесит так высоко, как не висел и Аман…

— Когда поймает, — добавил внушительно Кэмбел. — Но постойте, дверь, наверно, не заперта.

В самом деле, проверив, мы убедились, что дверь не только оставлена отпертой, но что Дугал при своем отступлении захватил ключи, позаботившись, таким образом, чтоб никто не поспешил взять на себя брошенную им обязанность привратника.

— Однако у бедняги Дугала оказались некоторые проблески здравого смысла, — сказал Кэмбел, — он сообразил, что открытая дверь может мне пригодиться в трудную минуту.

Мы были уже на улице.

— Говорю тебе, Робин, — молвил блюститель законности, — по моему скромному суждению, если ты хочешь жить и дальше такой жизнью, тебе нужно на случай беды держать привратника из своих молодцов при каждой шотландской тюрьме.

— Мне довольно иметь по одному родственнику-бэйли в каждом городе, кузен Никол. Желаю вам доброй ночи, вернее — доброго утра! И не забудьте про клахан Эберфойл.

Не дожидаясь ответа, он кинулся на другую сторону улицы и скрылся в темноте. И тотчас же мы услышали, как он подал приглушенный, странный свист, на который мгновенно кто-то ответил.

— Слышите? Свищут, горные дьяволы, — сказал мистер Джарви, — воображают, что они уже у себя, на окраинах Бен-Ломонда, где они могут галдеть и свистать, не глядя ни на субботу, ни на воскресенье.

Но тут его речь прервал лязг чего-то тяжелого, что упало перед нами на мостовую.

— Храни нас Господь! Что тут еще стряслось? Мэтти, подыми повыше фонарь… Ключи, честное слово, ключи! Что ж, это неплохо — они как-никак стоят городу денег, из-за их потери поднялись бы еще разговоры! Ох, если дойдет слушок о сегодняшнем дельце до бэйли Грэма, я не оберусь хлопот!

Так как мы успели пока всего на несколько шагов отойти от тюремных ворот, то понесли ключи обратно и вручили их старшему тюремщику, который, вместо того чтобы, по своему обычаю, запереть ворота и уйти на покой, стоял на часах в караульной до прихода одного из помощников, вызванного им заместить сбежавшего кельта Дугала.

Выполнив этот долг перед городом, мы двинулись дальше, и так как мне было по пути с почтенным бэйли, я воспользовался светом его фонаря, а он оперся на мою руку, и так мы пробирались по улицам, которые не знаю, как теперь, а в те времена были темны, неровны и плохо вымощены. Пожилого человека подкупает внимание со стороны молодого. Почтенный бэйли выказал теплое участие ко мне и сказал в заключение, что так как я «не актер и не театрал», каких немало теперь среди молодежи и которых он ненавидит всей душой, то он, бэйли, был бы очень рад, если бы я утром отведал у него жареной вахни и свежей сельди, тем более что за завтраком будет присутствовать и мой друг мистер Оуэн, которого он к тому времени успеет освободить из тюрьмы.

— Дорогой сэр, — сказал я, с благодарностью приняв приглашение, — как могли вы подумать, что я комедиант?

— Да я и не думал, — ответил бэйли, — это все тот болтун Ферсервис, который явился ко мне вчера за ордером, чтоб выслать утром глашатая искать вас по городу. Он рассказал мне, кто вы такой и как отец выпроводил вас из дому, потому что вы не желали сделаться купцом, и что ваши опасаются, как бы вы не опозорили весь род, поступив на сцену. Регент нашего хора Хамморго привел Ферсервиса ко мне и сказал, что он его старый знакомый; но я их выставил вон, отчитав как следует за то, что приходят ко мне с таким делом в святой вечер. Но теперь я вижу, что он вообще остолоп и относительно вас глубоко ошибался. Вы мне нравитесь, юноша, — продолжал он. — Мне нравится, когда человек приходит на помощь друзьям в трудную минуту, — я и сам так поступаю, и так же поступал мой отец декан, упокой Господь его душу! Но держитесь вы лучше подальше от горцев и всей этой шайки. Как тронешь смолу, так измажешься, — вы этого не забывайте. Конечно, самый умный и хороший человек может заблуждаться. Вот и я — раз, и другой, и третий оступился и совершил нынче ночью три проступка, — мой отец не поверил бы своим глазам, если бы мог поднять веки и увидеть, что делает его сын.

К этому времени мистер Джарви дошел до дверей своего дома. Однако он остановился у порога и торжественным тоном глубокого раскаяния добавил:

— Во-первых, я думал в воскресный день о личных своих делах; во-вторых, я поручился за англичанина; в-третьих, и в последних, — подумать только! — я позволил правонарушителю убежать из тюрьмы. Но есть бальзам в Галааде, мистер Осбалдистон. Мэтти, я могу войти в дом и один. Проводи мистера Осбалдистона до Лаки Флайтер — знаешь, на углу переулка. — И он добавил шепотом: — Мистер Осбалдистон, вы, конечно, не позволите себе в отношении Мэтти никакой невежливости — она дочь честных родителей и близкая родственница лэрда Лиммерфилда.

ГЛАВА XXIV

Я помнил прощальное наставление честного бэйли, однако не счел зазорным прибавить поцелуй к полукроне, данной мною Мэтти за проводы, и ее «как не совестно, сэр!» прозвучало не такой уж смертельной обидой. Долгий стук мой у ворот миссис Флайтер поначалу разбудил, как полагается, двух-трех бездомных собак, поднявших громкий лай, затем из окон соседних домов высунулись три-четыре головы в ночных колпаках, чтобы сделать мне выговор за нарушение торжественной тишины воскресной ночи несвоевременным шумом. Пока я в трепете ждал, как бы их ярость не разразилась над моей головой настоящим ливнем, как некогда ярость Ксантиппы, проснулась сама миссис Флайтер и тоном, какой вполне подобал бы мудрой супруге Сократа, принялась отчитывать на кухне каких-то бездельников за то, что те не поспешили к воротам на мой столь шумный призыв.

Достойные эти господа искренне огорчились суматохой, возникшей по их нерадению, ибо они были не кто иные, как верный мистер Ферсервис, его друг мистер Хамморго и еще один человек, как я узнал впоследствии — городской глашатай; они сидели втроем за жбаном эля (моим угощением — как показал потом поданный счет) и трудились сообща над текстом и слогом воззвания, которое предполагалось огласить на следующий день по улицам города с целью незамедлительно вернуть «несчастного молодого джентльмена», как они имели бесстыдство меня назвать, в круг его друзей. Я, разумеется, не стал скрывать свое недовольство этим дерзким вмешательством в мои дела; но Эндрю, увидев меня, разразился такою бурей восторга, что упреки мои безнадежно в ней потонули. Возможно, его ликование было отчасти притворным, а пролитые им слезы радости, несомненно, брали начало в благородном источнике всех эмоций — в оловянной кружке. Искренняя или притворная, радость Эндрю по поводу моего прибытия все же не дала мне проломить ему череп, что я собирался сделать по двум причинам: во-первых, за его разговоры с регентом хора о моих делах; во-вторых, за неуместную историю, сочиненную им обо мне мистеру Джарви. Однако я ограничился тем, что хлопнул перед его носом дверью своей спальни, когда он поплелся за мной, прославляя небо за мое благополучное возвращение и перемежая возгласы радости призывами ко мне быть осторожней, если я и впредь захочу шагать своим путем. Я улегся спать, решив, что утром первым делом рассчитаю этого нудного, утомительного, самодовольного наглеца, вообразившего себя, как видно, не слугой, а наставником.