Пуритане, стр. 49

Среди этой страшной картины, среди льющейся повсюду крови, топота коней, стонов раненых, среди все продолжающегося огня повстанцев, ставшего теперь непрерывным, среди громких криков, раздававшихся всякий раз, когда меткая пуля сражала кого-нибудь из драгун, среди всех ужасов и сумятицы боя, не сомневаясь, что обезумевшие от страха солдаты могут в любую минуту бросить своих офицеров и удариться в бегство, Эвендел все же не преминул отметить про себя самоообладание своего командира. Даже утром, за завтраком у леди Белленден, взор его не был более ясным и поведение — более выдержанным. Он подъехал к лорду Эвенделу, чтобы отдать ему кое-какие распоряжения и попросить нескольких человек для своего арьергарда.

— Еще пять минут этой бойни, — сказал он ему вполголоса, — и наши негодяи предоставят честь заканчивать эту битву вам, милорд, старому Аллану и мне нашими собственными руками. Я должен во что бы то ни стало рассеять стрелков неприятеля, причиняющих нам столько урона, или мы покроем себя позором. Не старайтесь помочь, если увидите, что мне приходится туго; станьте во главе ваших людей и, заклинаю вас Господом Богом, выбирайтесь отсюда, как сможете, и передайте его величеству королю и Совету, что я умер, исполняя свой долг.

Проговорив это и приказав двум десяткам отважных драгун следовать неотступно за ним, он ринулся в такую отчаянную и неожиданную атаку, что смял передних бойцов пресвитерианского войска и отбросил их на некоторое расстояние. В горячке атаки Клеверхауз увидел Белфура Берли и, желая внести смятение в ряды неприятеля, обрушил на его голову удар такой сокрушительной силы, что перерубил каску и свалил его с лошади. Берли грохнулся наземь; он был оглушен, но не ранен. Впоследствии немало толковали о том, каким образом человека такой поразительной силы, как Белфур, мог свалить удар столь хрупкого, судя по внешности, Клеверхауза; простой народ, разумеется, склонен был усматривать в этом вмешательство сверхъестественных сил, относя на их счет мощь, которую непреклонный дух иногда придает даже относительно слабой руке. Во время этой последней атаки Клеверхауз, однако, слишком глубоко врезался в гущу повстанцев, и они окружили его со всех сторон.

Лорд Эвендел заметил опасность, угрожавшую его командиру, — в этот момент его отряд сдерживал натиск врага, тогда как Аллан со своими людьми отходил вверх по склону. Пренебрегая приказанием Клеверхауза, согласно которому он не должен был оказывать ему помощь, Эвендел велел своим людям броситься вниз на выручку полковника. Несколько человек последовали за ним, большинство в нерешительности осталось на месте, многие ускакали подальше. С теми, кто подчинился его приказу, Эвендел и спас Клеверхауза. Его помощь подоспела в самую решительную минуту; один из мятежных крестьян ударом косы сильно ранил коня Клеверхауза и готовился повторить удар, когда лорд Эвендел зарубил его насмерть. Выбравшись из рукопашной схватки, они смогли наконец осмотреться и уяснить себе положение. Солдаты Аллана скрылись за гребнем возвышенности; даже авторитет этого офицера не смог удержать их от бегства. Отряд Эвендела также рассыпался и метался в полном смятении и беспорядке по склону холма.

— Что же нам делать, полковник? — спросил лорд Эвендел.

— Мы, кажется, последние, оставшиеся на поле сражения, — сказал Клеверхауз, — а если люди дрались, пока могли, то нет никакого позора искать спасения в бегстве. Если двадцати приходится биться с целою тысячей, то и самому Гектору было бы не зазорно сказать: «Пусть дьявол забирает себе отставшего! » Спасайтесь, ребята, а потом как можно быстрее соберитесь все вместе. Едем и мы, милорд; ради этого надо поторопиться и нам.

Сказав это, он пришпорил своего раненого коня, и благородное животное, как бы понимая, что жизнь всадника зависит от усилий, какие оно приложит, стрелой понеслось вперед, словно не чувствовало никакой боли и потеря крови совсем не сказалась на нем. Несколько офицеров и солдат в беспорядке последовали за ним. Отъезд Клеверхауза явился сигналом для всех отставших, все еще оказывавших кое-какое сопротивление наступающему противнику; и они также поспешно бежали, окончательно уступив поле битвы победившим повстанцам.

ГЛАВА XVII

Во время ожесточенной схватки, описанной нами в предыдущей главе, Мортон, Кадди, его мать и достопочтенный мистер Гэбриел Тимпан оставались на гребне возвышенности, близ того каменного надгробия, возле которого Клеверхауз держал перед боем военный совет, и это позволило им следить за ходом событий, происходивших внизу. Их охрана, состоявшая из капрала Инглиса и четырех солдат, как нетрудно себе представить, уделяла неизмеримо больше внимания капризам фортуны на поле сражения, чем поведению арестованных.

— Если эти ребята постоят за себя, — сказал Кадди, — нам, может, опять удастся избегнуть пенькового галстука. Да только что-то не верится. Плохие они вояки, сударь.

— А здесь, Кадди, большого искусства не требуется, — ответил Мортон. — У них выгодная позиция, они сносно вооружены и больше чем втрое превосходят нападающих в численности. Если они не сумеют постоять за свою свободу и на этот раз, значит, они и их сторонники заслуживают того, чтобы утратить ее навсегда.

— Ах! — воскликнула Моз. — Зрелище это воистину великолепно! Дух мой подобен духу благословенного пророка Илии, он пылает во мне; внутренности мои — словно сусло, что бурлит и рвется наружу, еще немного, и я лопну, как сосуд, в который налито молодое вино. О, если бы Господь обратил в этот день суда и освобождения взоры свои на избранный им народ! Но что печалит тебя, бесценный наш Гэбриел? Я спрашиваю, что печалит тебя, который во время оно был бы назареем чище, чем снег, белее, чем молоко, краснее сапфира (старая Моз, видимо, не очень-то разбиралась в драгоценных камнях); я говорю, что печалит тебя, почему лицо твое сделалось чернее, чем уголь? Почему увяла твоя красота? Почему испарилась твоя любезность и ты стал сухим, как глиняный черепок? Сейчас самое время восстать и действовать, время воззвать во весь голос и беспощадно разить; время вознести молитвы свои за наших страдальцев, которые ратуют за правое дело, не жалея ни своей крови, ни крови врагов.

Это пламенное обращение Моз заключало в себе горький упрек мистеру Гэбриелу Тимпану, который, сущий Воанергес, что означает сын грома, на кафедре, вдали от врагов, и достаточно упорный, как мы видели, даже попав в их руки, утратил теперь от пальбы, криков и неистовых воплей, доносившихся из долины, способность членораздельной речи и был до того перепуган — впрочем, это могло бы случиться со всяким, окажись он в положении, когда нельзя ни броситься в бой, ни бежать, — что не только не мог воспользоваться благоприятным случаем и громить гонителей пресвитерианства, чего ожидала от него бесстрашная Моз, но и молиться об успешном завершении битвы. И все же он сохранял некоторое присутствие духа и не менее ревниво, чем прежде, заботился о поддержании своей славы несгибаемого и пламенного глашатая слова Господня.

— Помолчи, женщина, — сказал он, — не нарушай моих размышлений и не отвлекай от борьбы, которую я веду с врагами в сердце моем. Однако, говоря по правде, выстрелы неприятеля учащаются! Шальная пуля, чего доброго, может залететь и сюда! Ага! Я укроюсь, пожалуй, за камнем, как за несокрушимой крепостною стеной.

— Он просто-напросто трус, — сказал Кадди, отнюдь не лишенный той храбрости, которая равнодушна к опасности, — он всего-навсего жалкий трус! Далеко ему до Рамблбери, Господи Боже! Тот бился и громил своими проклятиями, как крылатый дракон. Как жаль, что ему, бедняге, не удалось избежать петли! Говорят, он шел на казнь, распевая псалмы, бодро и даже весело, как я бы, скажем, пошел к миске с похлебкой, проголодавшись, как сейчас, например. Эх, страшно взглянуть, что там творится, а все смотришь и глаз не оторвешь.