Приключения Найджела, стр. 83

— Очень рад, что избавляюсь от нее, — сказал он, ставя шкатулку на стол.

— Отчего же? Ведь она не так уж и тяжела, — заметил Найджел, — а на вид вы человек крепкий.

— Э-э, сэр, — ответил привратник. — Самсон, и тот не решился бы нести ее открыто через Эльзас, если б здешним головорезам было известно, что это такое. Сделайте милость, сэр, загляните туда и проверьте, все ли цело. Я человек честный и отдаю вам все в полной сохранности, а вот долго ли оно в таком виде останется, будет зависеть от вас самих. Я не хочу, чтобы мое доброе имя пострадало, если потом получится какое-нибудь недоразумение.

Дабы успокоить совестливого посланца, лорд Гленварлох открыл при нем шкатулку и убедился, что весь его небольшой капитал и несколько ценных документов, в частности указ с королевской подписью, лежат в том же порядке, в каком были им оставлены. Уступив дальнейшим настояниям, Найджел воспользовался письменными принадлежностями, которые находились в шкатулке, и написал записку мейстеру Лоустофу, подтверждая в ней, что имущество его доставлено в целости и сохранности. Он добавил несколько слов признательности за дружескую услугу, запечатал письмо и как раз передавал посланному, когда в комнату вошел старик хозяин. Поношенное черное платье на нем было теперь в большем порядке, нежели при первом его появлении, когда он выскочил полуодетый, а нервы и разум как будто поуспокоились, ибо, почти не кашляя и не запинаясь, он предложил Найджелу отведать легкого эля, принесенного им в большой кожаной кружке; он держал кружку в одной руке, а другой помешивал эль веточкой розмарина, чтобы, как он сказал, придать ему аромат. Найджел отклонил учтивое предложение, дав при этом понять своим видом, что он недоволен таким вторжением в комнату; кстати сказать, он имел полное право быть недовольным, если вспомнить холодный прием, оказанный ему утром, когда он, переступив границу своих владений, очутился в хозяйских покоях. Но раскрытая шкатулка содержала вещество, точнее металл, настолько притягательный для старого Трапбуа, что тот застыл на месте, словно легавая, делающая стойку; он вытянул нос и выставил одну руку наподобие упомянутого четвероногого, поднимающего лапу в знак того, что оно почуяло зайца. Найджел собирался было, захлопнув крышку, разрушить чары, сковавшие старика, но внимание его отвлек посланец, который спросил, оставить ли письмо в комнате мейстера Лоустофа в Темпле или же отнести его в Маршалси.

— В Маршалси? — переспросил лорд Гленварлох. — При чем тут Маршалси?

— Да как же, сэр, — ответил привратник, — ведь бедного джентльмена упрятали за решетку за то, что по доброте сердечной он помог человеку в несчастье. Вот уж верно говорят: «в чужом пиру похмелье».

Найджел поспешно взял назад свое письмо, взломал печать и сделал приписку, где настоятельно просил немедленно ознакомить его с причиной заключения Лоустофа, присовокупив в конце, что если заключение это находится в связи с его, Найджела, злополучным делом, то долго оно не продлится, ибо еще до получения этой важной новости, столь настоятельно требующей от него, чтобы он предал себя в руки правосудия, он и сам принял такое решение, считая, что это наиболее достойный и правильный выход, какой оставили ему злая судьба и его собственное безрассудство. А посему он заклинает мейстера Лоустофа не проявлять излишней щепетильности и, поскольку Найджел все равно решил отдаться в руки правосудия, пожертвовав свободой ради сохранения своего доброго имени, Лоустоф должен откровенно сказать, каким образом можно скорее всего вызволить его из тех тягостных обстоятельств, в которые, как опасается автор письма, вовлекло того великодушное участие в его судьбе. В заключение Найджел сообщал, что будет ждать ответа двадцать четыре часа, а по прошествии этого срока приведет свой план в исполнение. Найджел отдал записку посланному и, подкрепив свою просьбу монетой, попросил того, не мешкая ни минуты, доставить письмо в руки мейстеру Лоустофу.

— Я… я отнесу письмо сам, — вмешался старый ростовщик, — — за половинное вознаграждение.

Привратник, усмотрев в его словах посягательство на свои чаевые, живо припрятал деньги в карман и со всех ног бросился исполнять поручение.

— Мейстер Трапбуа, — несколько раздраженно сказал Найджел, — у вас было ко мне какое-нибудь дело?

— Я… я зашел узнать, хорошо ли вы спали, — ответил старик, — и… и не могу ли я чем-нибудь услужить вам… за определенное вознаграждение.

— Очень благодарен вам, сэр, — сказал лорд Гленварлох, — очень благодарен, но…

Но прежде чем он успел что-нибудь добавить, на лестнице послышались тяжелые шаги.

— Боже мой! — воскликнул старик, затрясшись от страха. — Эй, Дебора! Марта! Опустите щеколду, слышите, чертовки! Дверь не заперта!

Тут дверь комнаты Найджела широко распахнулась, и важной поступью вошел тот самый тучный воин, лицо которого накануне показалось Найджелу знакомым.

Глава XXIII

Доблестный капитан Колпеппер, или Пепперкол, ибо он был известен под обоими этими именами и еще под целым рядом других, имел наружность воина и рубаки, в это утро еще более выразительную благодаря тому, что его левый глаз и часть щеки закрывал черный пластырь. Рукава его толстого бархатного камзола лоснились от грязи, огромные перчатки из буйволовой кожи доходили почти до локтей, к широкому поясу из такой же кожи, простиравшемуся от бедра до верхних ребер, с одного боку был привешен длинный широкий палаш с черным эфесом, а с другого — кинжал, тоже огромных размеров. Капитан приветствовал Найджела с той нарочитой наглостью, какая предупреждает заранее, что она не испугается самого холодного приема, справился у Трапбуа, фамильярно назвав его Питер Пиллори, как тот поживает, и наконец, завладев пивной кружкой, одним глотком осушил ее в честь нового и самого молодого гражданина Эльзаса, благородного и любезного мейстера Найджела Грэма. Поставив на стол пустую кружку и переведя дух, он принялся хулить выпитый напиток:

— Жидковатое пиво, дружище Пиллори; по-моему, тот, кто варил его, всыпал наперсток солода в бочку воды из Темзы; оно безжизненно как труп, но, клянусь богом, у меня в горле оно шипело и пузырилось, словно вода на раскаленной плите. Вы изволили рано нас оставить, благородный мейстер Грэм, но, ей-ей, мы устроили славную попойку в вашу честь и пили до тех пор, пока бочка не опустела. Мы любили друг друга как родные братья, и, чтобы завершить торжество, мы подрались. Вот видите, на мне пасторская отметина: пастор промахнулся, и его проповедь, вместо того чтобы попасть мне в уши, угодила в мой левый глаз. Но и на святом муже осталась моя подпись. Под конец герцог помирил нас, и это обошлось мне в такое количество хереса, что мне не под силу было б унести его, да еще пришлось выставить рейнвейну в знак любви и примирения с пророком. Карамба! Все равно он подлый святоша, я еще доберусь до него и разукрашу во все цвета радуги его сатанинскую личину. Однако ж баста! Правильно я говорю, дружище Трапбуа? А где твоя дочь, старик? Что она думает о моем предложении? Это честное предложение. Хочешь заполучить в зятья воина, Пиллори? Славную кровь героя мы смешаем с твоей вороватой, трусливой, дрянной кровью, как вливают дерзкое бренди в мутный эль.

— Моя дочь не принимает гостей так рано, любезный капитан, — ответил ростовщик, заключив фразу сухим, но выразительным «кхе-кхе».

— Неужто? Ни за какое воз-на-гра-ждение? — спросил капитан. — А по какой такой причине, честный старец? Мне кажется, не так у нее много времени впереди, чтобы тянуть со сделкой.