Повесть о юнгах. Дальний поход, стр. 19
Я понимал теперь, почему около года назад, в этом же кабинете, капитан второго ранга Иванов говорил мне об адмирале Ушакове, о матросах революционного крейсера «Аврора» и о тех моряках, которые вчера обороняли, а завтра будут освобождать Севастополь, Одессу… Потому, конечно, и понимал, что сам теперь служу на флоте.
Авраамов сказал, что как отличник учебы я могу доложить командованию школы, где бы хотел служить дальше, мое желание будет учтено. Тут он достал синюю папку с тесемками: «Н-но…» И я уже знал, о чем пойдет речь. Не забыли, оказывается, о моем рапорте!
«Но, — сказал Авраамов, — Иванов, сдавая дела, оставил мне и сей документ…» — к протянул рапорт мне: мол, почитайте…
Не только бакенбарды — брови у капитана первого ранга тоже были седые. А глаза темные. Сухие, очень чистые пальцы оскорбленно постукивали по стеклу на столе.
«Это можно порвать, — сказал я. — Если бы теперь встретил Иванова…»
«Капитан второго ранга Иванов, — прервал меня Авраамов, — погиб смертью храбрых».
Я встал, комкая в кулаке рапорт:
«Разрешите обратиться с просьбой?»
«Да».
«Прошу списать меня на боевой корабль!»
Авраамов тоже встал:
«Добро!»
«Разрешите вопрос?»
«Да».
Он кивнул, внимательно, словно узнавая, глядя на меня.
«На каком флоте погиб капитан второго ранга Иванов?»
«На Северном».
«Прошу списать меня на Северный флот».
«Добро, — повторил Авраамов. И протянул мне руку: — Попутного ветра!»
…Храпит кто-то. Наверное, тот матрос — храп-то незнакомый… Вон Леха вздохнул. Юрка ворочается. А один встал… Сахаров. Накинул шинель на плечи, чиркнул спичкой и полез по трапу наверх — покурить…
— Ребята, а я ведь писал рапорт!
Юрка не понял:
— Какой рапорт?
— Тогда… Иванову. Что хочу быть летчиком.
— А… — сказал Юрка. — Ерунда все это.
— Детство, — подтвердил Леха.
Детство, правильно…
Нас троих списали на Северный флот, Сахарова — на Черноморский, а Вадика — на Балтику.
У каждого впереди — свой корабль.
А еще сегодня — ведь это было сегодня — мы закинули за плечи вещевые мешки и последний раз оглянулись на площадь около учебного корпуса. Юрка сказал: «А с Василь Петровичем и не попрощались толком…»
Мы не видели его последние дни — у Воронова была уже новая смена. Служба, все ясно! Но как-то он сразу о нас позабыл…
«Ну, пошли?» — сказал Леха.
…Сахаров возвращается. Кашляет. Накурился.
А фронт, пока мы учились, далеко ушел от Волги, далеко! Но хватило войны и на нашу долю. На нашу общую долю и на долю каждого из нас.
…Смену Воронова мы встретили около клуба, когда выходили на дорогу к морю. Встали у обочины — так, чтобы Василий Петрович нас заметил. Он и заметил, но даже виду не подал — идет командует: «P-раз, два, три! P-раз, два, три!» Конечно, нам стало здорово не по себе — оттого, что он делает вид, что не замечает и командует не нами: мы стоим как чужие. Леха смущенно прокашлялся, словно хотел что-то сказать, но в это время смена поравнялась с нами и Воронов как им гаркнет: «Смирно! Равнение направо!»
На нас, значит…
Они идут мимо, лупят на нас глаза, руки по швам, из-под ботинок — галька брызгами.
Мы тоже встали смирно, отдали честь.
У Воронова глаза серьезные, рука — у бескозырки.
Прошли.
«Вольно!»
Старшина обернулся, помахал нам рукой.
Вот и все.
А Наташу последние дни я так и не видел…
Да, у каждого впереди свой корабль, своя жизнь. Ведь каждый человек — отдельная жизнь. Свой ум, силы, привычки, мечты. Своя судьба.
Но только ли?
Такие люди, как Иванов или майор Чудинов, Лехин отец, — это не только отдельные судьбы. Это больше. Ведь всегда есть одна — наша общая — жизнь, в которой они не умирают, если даже их нет в живых. Они в нашей памяти и в наших делах, короче говоря — в жизни.
Вот как!
Вода за бортом перестает всплескивать, а вместо нее почему-то начинают шуметь сосны, и Авраамов улыбается: «Вот ваш рапорт… Смир-рно!»… И я стою рядом с Ивановым, а мимо — строевым — проходят юнги. Рота за ротой, рота за ротой — и все новенькие…
— Новенький, — кивнув в мою сторону, доложил сопровождавший меня старшина.— На пятьсот тридцатый.
Дежурный по дивизиону недовольно поморщился:
— Пятьсот тридцатый в море. Вернется через час.
— Так что придется подождать, — сказал старшина. — А мне возвращаться надо в экипаж.
И ушел.
У стенки, борт к борту, стояли морские охотники. Все одинаковые. Я рассматривал их бронированные ходовые рубки, орудия на носу и на корме, вымпела на мачтах, номера на бортах… Значит, пятьсот тридцатый такой же.
То на одном, то на другом катере иногда начинали прогревать моторы — рокот получался мощный! Вода вблизи катеров клокотала, взбаламучивалась, и чайки, крича, шарахались над мачтами. А ветер, свежий, пахнущий холодной водой и скалами, обдавал вдруг теплой гарью машинного масла.
Потом становилось тихо. Разве что на каком-нибудь охотнике хлопнет крышка люка или протопают по железной палубе чьи-то сапоги. И был слышен невнятный гул за скалами — со стороны моря.
Уже начинало смеркаться — сливались очертания стоявших рядом катеров, а скалы в сумеречном свете словно всплыли, когда пятьсот тридцатый вернулся.
Я подошел к самому краю пирса. Катер шел прямо на стенку, надвигался, рос. Над рубкой светлело лицо командира, а на баке стояли матросы в телогрейках, сапогах и кожаных шлемах. Звякнул телеграф. Моторы взревели, отрабатывая задний ход, и в клокочущей, взбитой добела воде катер почти остановился, стал разворачиваться боком.
— Прими конец!
У ног шлепнулся канат и сразу пополз. Я подхватил его, захлестнул на кнехт. Все в порядке. Подобрал свой вещмешок и стал ждать.
Хлопали люки. Кто-то рассмеялся. Потом я услышал голос: «Товарищ лейтенант…» И еще голос. Судя по интонации — лейтенанта. По узенькому трапу, козырнув флагу, вышел на пирс небольшого роста офицер в теплой куртке-. «канадке», в фуражке, как-то очень лихо сдвинутой на бровь. Он поговорил о чем-то с дежурным по дивизиону, глянул на меня.
Я шагнул вперед, вытянулся.
— Юнга? — спросил лейтенант, поправляя ремешок на фуражке.
— Так точно.
— Радист?
— Так точно, радист.
— Значит, к нам…
— Так точно.
— Что это вы заладили? — удивился лейтенант.
— Так…
— Что?
— Так… положено.
— А… — Он кивнул. — Ну что ж, пошли!
Вслед за ним я тоже ступил на трап и тоже отдал честь флагу корабля.
— Какую радиоаппаратуру изучали? — спросил лейтенант, не оборачиваясь.
— РСБ, Щуку, Сорок пять-ПК-один…
— Ну, у нас как раз РСБ на катере, — сказал лейтенант и вдруг остановился — так, что я едва не налетел на него. — Кранец… Почему он здесь? Убрать!
Рядом стояли матросы.
— Я вам говорю! — резко обернулся лейтенант.
— Есть!
Я поглядел — куда бы вещмешок? — положил его на какую-то железку и бросился крепить на борту кранец. А когда обернулся, командир уже ушел. Я поднял вещмешок, Снизу он весь был в машинном масле! Черт, не туда поставил…
— Юнга! — крикнул кто-то впереди. — Давай в носовой кубрик!
В жизни никогда не бывает последнего дня — он всегда становится первым…
Дальний поход
Глава первая
— Юнга, давай в носовой кубрик! — крикнул кто-то впереди.
Подковки моих новых ботинок зацокали по железной палубе, и я удивился, что они цокают так уверенно. Рядом всплескивала вода, что-то поскрипывало, слышны были еще звуки, не очень понятные, и — цок, цок, цок…