На росстанях, стр. 149
— Ты, братец, погоди смеяться, — сказал Лобанович. — А вот что ты скажешь на это? — Он достал из кармана корреспондентский билет и показал другу.
Болотич внимательно рассмотрел билет, а затем перевел глаза на приятеля.
— Значит, одумался и над крамолой поставил крест? — спросил баском немного удивленный Болотич.
— Нет, братец, крест думаю поставить над дураками, но об этом еще рано говорить, — заметил Лобанович.
Болотич словно бы немного растерялся: на что намекает приятель?
— Как понимать твои слова?
— Если бы с нами был Янка Тукала, он ответил бы тебе каким-нибудь афоризмом.
Болотич недоумевал еще больше.
— Ничего не понимаю. Какой афоризм сказал бы он?
Лобанович развел руками.
— Ход его мыслей отгадать не так-то легко. Он мог бы сказать нечто вроде загадки библейского Самсона, например: "От поедающего получилось то, что можно есть, и от сильного получилось сладкое".
Теперь Болотич развел руками.
— Напускаешь ты на все какого-то туману. Чем дальше в лес, тем больше дров. Одно можно сказать, — усмехнулся Болотич, — ты тот заяц, за которым гонятся гончие, и ты закручиваешь петли, чтобы сбить их с толку.
— Вот, вот! — подхватил Лобанович. — Наконец и ты можешь напасть на след.
Они немного посмеялись.
— А что думаешь делать сейчас?
— Сказать тебе правду — и сам не знаю. Жандармы выгнали меня из Вильны, потому что я под надзором полиции. Разрешения на право жить в Вильне у меня нет. А там я имел кое-какой заработок.
— Так ты сейчас из Вильны?
— Оттуда, братец.
— А отсюда куда направишься?
Лобанович вскинул глаза на Болотича.
— А что, если ты приютишь меня на своей квартире?
Болотич замялся:
— Что же, день-два поживи у меня…
— А вот скажи ты мне правду. Если бы я был не бродягой-изгнанником, а важным чиновником, с окладом в тысячу рублей, тогда на сколько дней ты предоставил бы мне приют?
— Получи тысячный оклад и тогда спрашивай… Знаешь, Андрей, я приютил бы тебя и больше, но известно ли тебе, что пишут о вас, о таких, как ты, в "Менском голосе"?
— Это в той газете, где редактором черносотенец и изменник родины Шмидт?
— Я не знаю, кто он такой, знаю только, что он редактор "Менского голоса" и написал в газете вот что.
Болотич взял со стола, где все бумажечки лежали каждая на своем месте и царил образцовый порядок, номер газеты "Менский голос" и показал заметку, в которой участники учительского собрания в Микутичах шельмовались на все лады.
Лобанович наскоро просмотрел заметку и сказал приятелю:
— Можешь дать мне этот номер?
— Для тебя я и берег его, — ответил Болотич.
XXV
Позавтракав у приятеля, Лобанович отправился на поиски адвоката Семипалова, чтобы передать ему письмо от редакторов. Адвоката дома не оказалось — он выехал на неопределенное время на юг Украины. Таким образом, надежды на Семипалова отпали. Да и что он мог сказать и какой дать совет? Вероятно, посоветовал бы ехать домой и у местного полицейского начальства просить разрешения жить и работать в Вильне. "Но я и без попа знаю, что в воскресенье праздник", — вспомнил Лобанович старую поговорку.
В скверике напротив архиерейского дома он выбрал спокойное местечко, присел на скамейку и достал из кармана "Менский голос", в котором была помещена злая заметка о народных учителях под названием "Без ума и совести". Прочитал и задумался. И здесь пришла ему в голову мысль зайти к редактору "Менского голоса", к черносотенцу Шмидту, и в связи с этой заметкой поговорить с ним в том плане, в котором они с Янкой Тукалой проводили репетицию допроса. Сначала мысль эта показалась нелепой, но чем больше размышлял он, тем сильнее она захватывала его. И в самом деле, что он теряет? Если редактор даже не захочет разговаривать с ним, так что за беда! О Шмидте ходили разговоры, что прежде он был флотским офицером, украл планы Кронштадтской крепости и передал их немецкой разведке. Ему дали за это десять лет каторжных работ, но царь Николай II отменил наказание и вернул редактору гражданские права. А сейчас Шмидт самый преданный "истинно русский" человек. Лобанович окончательно укрепился в своем намерении сходить к Шмидту. Хоть посмотрит, что это за человек, и попробует завести разговор об уволенных учителях, которых шельмовала газета.
В приемной редактора "Менского голоса" сидели два человека — поп и какой-то захудалый чиновник. Попа сейчас же пригласили в кабинет. Через несколько минут он вернулся оттуда, веселый, довольный, и кивнул чиновнику, чтобы тот вышел с ним вместе. Лобанович услыхал слова попа, сказанные им уже у двери:
— Скажу тебе, человече: голова!
Они исчезли.
— Как доложить о вас господину редактору? — обратился к Лобановичу служитель с рыжеватой бородкой, неинтересный с виду.
— Скажите: корреспондент "Виленского вестника", газеты виленского генерал-губернатора, — важно проговорил Лобанович.
Служитель с уважением взглянул на посетителя и даже поклонился. Лобанович сам себе заметил: "Клюет!"
Человек с рыжеватой бородкой тихонько юркнул в дверь редакторского кабинета и тотчас же вернулся.
— Пожалуйста! — показал он головой на дверь.
В просторном кресле за столом, застланным зеленым сукном, сидел редактор, без пиджака. Это был невысокий, коренастый человек, с широким лицом, с круглыми выцветшими глазами, с копной поседевших волос. На нем была русская рубашка с расстегнутым воротом, из которого выступала толстая, как у вола, шея. В ответ на приветствие Лобановича он только слегка пошевельнулся в своем кресле.
— Чем могу быть полезным? — довольно сурово спросил он.
— Я хочу поговорить с вами, господин редактор, не только о своем деле, но и о деле своих коллег — учителей.
Редактор немного шире раскрыл глаза, но молчал, приготовившись слушать дальше. Лобанович сделал небольшую паузу.
— Я вас слушаю, — уже нетерпеливо проговорил редактор.
Лобанович вытащил из бокового кармана аккуратно сложенный номер "Менского голоса", развернул его, нашел заметку "Без ума и совести" и указал на нее редактору.
— Я, господин редактор, и есть один из тех, которые в заметке значатся под таким титулом.
Редактор взял из рук Лобановича газету, взглянул на заметку. Лицо его сразу переменилось. В выцветших глазах блеснул злой огонек.
— Так что вам нужно? — спросил редактор так сердито, словно перед ним был не молодой человек, а какой-то вредный гад.
— Если человека незаслуженно обливают помоями, — спокойно, хотя и с горечью в голосе ответил Лобанович, — то совершенно естественно, господин редактор, что этот человек хочет очиститься от такой грязи.
Редактора, показалось Лобановичу, тронули эти слова.
— Я не понимаю вас, — сказал он.
— Дело вот в чем, господин редактор: то, что написано про нас в вашей газете, ни в какой мере не отвечает действительности.
Редактор недоуменно взглянул на посетителя.
— Как же так? Но было же у вас недозволенное, запрещенное законом собрание? Даже и постановление вы написали! — запротестовал редактор.
Лобанович глянул редактору в глаза.
— Жалко, что пристав, которому, конечно, хотелось выслужиться, взял одно только так называемое постановление. Но почему он не позаботился присоединить к нему полтора десятка пустых бутылок из-под водки? Тогда было бы понятно, откуда и как могло появиться это постановление.
Редактор недоверчиво покачал головой.
— Чем же объяснить тот факт, что в одном селе собралось свыше двух десятков учителей?
— В этом селе, господин редактор, их более трех десятков. Такое уж наше село Микутичи — окончил учительскую семинарию один и показал дорогу десяти.
Как ни старался редактор поймать Лобановича, ему это не удавалось. Все, что говорил Лобанович, казалось правдивым и естественным. Тогда редактор попытался повести атаку с другой стороны.