На росстанях, стр. 122

Старая мельница стояла тихо, недвижимо. Не было возле нее ни людей, ни подвод. Не двигалось и огромное, многоступенчатое колесо, оживлявшее мельницу, и весь ее несложный механизм. Лишь одна небольшая струйка воды, что пробивалась где-то из неприметной щели, своим однообразным журчанием нарушала покой омертвелой мельницы. Из-под плотины спокойно текла речка, неся дальше ту порцию воды, которую предназначили ей строители. Сразу же за мельницей она описывала красивую дугу, поворачивая сначала вправо, а потом, забирая в сторону поля, пряталась под навесом старых верб, что склонились над водой, и затем совсем исчезала из глаз. И речка и кривые вербы над нею еще сильнее подчеркивали покой и тишину одного из заброшенных и малоизвестных уютных уголков старой Беларуси.

Лобанович долго смотрел на речку. В памяти всплывали другие такие же близкие и милые сердцу картины родного края, которые приходилось ему встречать не один раз. А сколько есть чудесных уголков, еще неведомых ему! И сколько в них манящей, успокаивающей душу красоты! Так вперед, брат, вперед! Прокладывай себе дорогу в жизнь, не взирая ни на какие невзгоды, дорогу просторную, ясную, с бескрайними горизонтами и далями, и призывай народ на эту просторную дорогу!

Унылое настроение, владевшее недавно Лобановичем, развеялось, как утренний туман под лучами горячего летнего солнца. Он ощутил прилив бодрости и новых сил, неодолимое желание бороться за свое место в жизни и за всех добрых людей, придавленных недолей и всяческими бедами, которые преграждают им путь к счастью. "Чего же грустить? На кого надеяться?.. Прощайте же, будьте счастливы, мои милые вербочки, и ты, неугомонная речка! В другом месте встречусь с такими же дорогими, как вы".

В последний раз окинул Лобанович взглядом знакомые места. Взглянул и на тот пригорок, где впервые привиделся ему призрачный замок, на село, что вытянулось в одну длинную пеструю ленту, с убогими заборами возле запущенных, старых хат, на двор отца Владимира, на церковь в противоположном конце села и расположенные неподалеку от нее здания волостного правления и школы. Вот она, вся Верхань, перед ним и все ее околицы…

Тот же самый дядька Ничыпар Кудрик, который зимой привез Лобановича в Верхань, теперь отвозил его на станцию, с теми же двумя небольшими чемоданами, где был сложен весь незамысловатый скарб учителя. В глазах Лобановича еще стояла с заплаканным лицом бабка Параска, такая приветливая и добрая, низенькая, сухонькая, морщинистая. Невольно вспомнил он отъезд из Тельшина, Ядвисю, из-за которой он и покинул свое первое учительское место, широкоплечего дядьку Романа и его рассказ о Яшуковой горе.

"Одна глава книги прочитана и закрывается", — думал Лобанович, покидая Тельшино. А сейчас прочитана и другая глава еще далеко не дочитанной книги.

Часть вторая

На перепутье

Когда-то, еще в дни юности, меня заворожили просторы земли с их бесчисленными говорливыми дорогами, широкими и узкими, ровными и кривыми, по обеим сторонам которых то здесь, то там вставали густолиственные липы, стройные тополя либо старые, кудрявые сосны. Меня манили неясные дали, молчаливые и задумчивые, с их пригорками, долинами и криницами, с тонкими полосками лесов на горизонте, где земля словно сходится с небом и где все прикрыто легкой, прозрачной завесой синеватой дымки.

Что скрывается за этой завесой? Какие события, какие люди встретятся на пути моих странствий? Через какие края пройдут тропинки и куда они приведут?

Ничего более интересного на свете не было тогда для меня, как приподнять завесу синей дали и заглянуть за ее рубежи. Там, думалось мне, я найду ответы на все вопросы, узнаю тайны жизни. А жизнь так сложна и так много в ней неожиданностей, крутых поворотов, что неискушенному юноше тяжело было разобраться во всех разнообразных ее проявлениях и оценить их так, как они того заслуживали. Вот почему так радостно было идти все дальше и дальше, чтобы изведать неведомое, увидеть невиданное.

С того времени прошло много лет. Много дорог перемеряли мои ноги. Разные люди встречались мне в моих странствиях. Многие из них стали мне близкими и дорогими, и многих из них сегодня я недосчитываюсь. И сам я устал за это время и все чаще и сильнее чувствую извечную и неодолимую силу притяжения земли.

Но шумят говорливые, неудержимые волны жизни, и все такие же бескрайние, еще более привлекательные дали раскрываются перед глазами.

Новые, просторные дороги открылись перед нашими народами. И не угасает неутомимое желание заглянуть за чудесную, пленительную завесу завтрашних дней.

Будьте же вы светлыми и радостными, грядущие дни человечества!

I

Возле железной дороги, соединяющей Менск и Берасте, неподалеку от станции, в малоприметном уголке среди высокого темного леса, ютилась усадьба лесника. Принадлежала она лесничеству князя Радзивилла. За долгое время строения почернели, постарели, покосились. Да и что это были за строения! Низкая, подслеповатая хата с закопченными окнами и полусгнившим крыльцом глядела в сторону железной дороги. Хотя железная дорога проходила здесь и близко, но ее не видно было — высокий вал, заросший сосняком и кустами орешника, закрывал ее. Древнее гуменцо с вогнутой соломенной крышей притулилось возле самого леса, — казалось, для того, чтобы спрятаться от холода и ветров, которые были для него уже небезопасны. Маленький хлевок, также почерневший от времени, сиротливо жался к земле. По одну и по другую сторону усадьбы раскинулась небольшая полянка. Когда-то здесь была смолокурня. От нее остались только глыбы глиняных печей, где выпаривалась смола, да мелкие остатки пропитанных смолою пней. Еще и теперь чувствовался здесь легкий запах дегтя и скипидара. Название "Смолярня" по наследству перешло к усадьбе лесника. В ней с некоторого времени жил брат Андрея Лобановича Владимир, работавший здесь лесником. Еще с детства братья жили дружно, согласно. Встречались изредка и тогда, когда возмужали, а дороги их разошлись, встречались приветливо и сердечно. Узнав, что Андрея уволили с должности учителя и он теперь без работы, Владимир посочувствовал ему, а затем спросил:

— Так что же ты, брат, думаешь делать?

— А вот осмотрюсь немного, кое с кем посоветуюсь, как оно и что, — может, что-нибудь и подвернется.

Братья помолчали.

— Да уж, наверно, не в школе свет клином сошелся, — заметил Владимир. — А таких, как ты, сейчас много. Время такое — люди за правду стоять начали, а начальство правды не любит.

— Это верно, — отозвался Андрей.

Владимир круто повернул разговор в другую сторону.

— Пока найдешь себе приют и работу, перебирайся ко мне. Уголок спокойный, укромный. Ты один, мешать не будешь мне. Большой роскоши, правда, нет, но перебиваться кое-как можно.

Андрей искренне поблагодарил брата и согласился остановиться у него.

После того как Лобанович выбрался из Верхани и приехал к своим родным, ему все казалось, что люди смотрят на него по-иному и в душе даже радуются, что он без места, без работы, — одним словом, босяк!

Лобанович обосновался в Смолярне, у брата.

Прошло не более недели с того времени, как появился он в своих родных местах. Первые дни его сердце сжимала такая тоска, словно он носил траур по тяжелой утрате. В прошлые годы в это время все учителя, в том числе и он сам, уже были в своих школах и начинали занятия. Младшие школьники, свободные от домашних работ, наполняли классы своими звонкими голосами. Какое славное это время! Учитель впервые встречается, знакомится с малышами, которые потом вырастут, пойдут в жизнь — то ли путями-дорогами своих отцов, то ли новыми, более просторными и счастливыми. Разве это не радость — познакомить их со школой, со школьными порядками, научить читать и писать, познавать книжную мудрость и говорить с ними так, чтобы каждое твое слово дошло до сердца и ума детворы!