На росстанях, стр. 102

Лобанович мысленно перенесся в будущее, чтобы представить себе Лиду такой, какой она будет в возрасте своей матери. Но сегодняшняя Лида выбежала в это время со двора навстречу Лобановичу. Живая, веселая и радостная, она спутала все его мысли. Лобанович видел милую девочку-подростка и воспринимал ее такой, какой она была — молоденькая, готовая расцвести во всей своей красе. Сравнение с Антониной Михайловной вылетело из его головы.

Лида встретила учителя, поздоровалась, обняла его руку, прижалась к ней, как доверчивое дитя.

— Я вас вчера ждала, — сказала она.

Лобанович посмотрел ей в глаза.

— Лидочка, ты не смеешься надо мной и не презираешь меня за мой поступок?

Лида смутилась. Ей стало неловко: как это она будет смеяться над учителем? И никогда не слыхала она таких вопросов от него.

— Разве я могу смеяться над вами?

— Напился я тогда до потери сознания и поэтому не пришел вчера. Стыдно было показаться в вашем доме.

— Так никто же этого не видел, — ответила Лида.

Учитель засмеялся:

— Ты, Лидочка, рассуждаешь так же, как моя бабка Параска, и за это я вас люблю — тебя и бабку Параску. Ну, пойдем и сядем за работу.

И они направились в хату Антонины Михайловны.

XVIII

Приближалось лето.

Никаких значительных перемен не произошло в жизни Лобановича. В верханской школе теперь остался он один. Антипик, ничего не сказав, исчез. Куда он подался, Лобанович не знал. Лобановичу тоже нужно было бы отлучиться на короткое время. Он послал письмо Садовичу, написанное в шутливом тоне, полное неясных, туманных фраз и намеков. Использованы были такие слова, особый смысл которых хорошо известен Садовичу и близким друзьям. Ответ пришел довольно быстро. Садович писал, что его школа стала пристанищем учителей, что с ним живет Янка Тукала, Алесь Лушкевич из-под Щорсов и еще собирается приехать кое-кто. "В начале июля, не позднее пятого, — писал друг, — должен быть и ты, непременно, обязательно. Устраивается коллективная маевка. Надо же, черт возьми, гульнуть хоть раз в год". Лобанович понял, на что намекает его земляк и близкий друг. Потихоньку готовился он к важному событию в учительской жизни. Лобанович был уверен, что вступает на новый жизненный рубеж. Для "маевки", о которой сообщал Садович, Лобанович задумал написать доклад о просвещении в начальных школах. Он предполагал рассказать о том, какие задачи ставят царские чиновники перед учителями начальных школ, и вообще к чему направлена бюрократически-полицейская "наука" в царской России, и что надо противопоставить этому.

В то же время, через день, а иногда через два, ходил Лобанович на хутор Антонины Михайловны заниматься с Лидой. Особого старания в ученье Лида не проявляла. Зато чем дальше, тем заметнее пробуждалась в ней взрослая девушка.

Временами смотрела она на своего учителя не так, как подобает смотреть ученице. Учитель объясняет ей правила сложения дробей; Лида слушает, а дроби куда-то улетают от нее, никак не держатся в голове. А слушает, кажется, она очень внимательно, и не сводит глаз с учителя. В ее темных глазах появляется какой-то особый блеск, на губах внезапно начинает блуждать улыбка; Лида ловит себя на этой улыбке, смущается и быстро склоняет голову на учебник. Кудрявые темно-каштановые волосы падают ей на руки и рассыпаются по столу. Учитель прекращает объяснения. "Голова у нее заболела, что ли?"

— Что с тобой, Лида?

Лида поднимает голову, отбрасывает со лба темные локоны. Глаза ее угасают, на губах появляется виноватая улыбка.

— Сон меня сморил, — неуверенно отвечает девушка.

Учитель смотрит на нее с укоризной. Лиде становится не по себе. Тень грусти ложится на ее лицо. Она опускает глаза, уходит в себя.

— Значит, я так неинтересно объяснял правила сложения дробей, что нагнал на тебя сон, — с ноткой обиды замечает Лобанович.

Лида молчит и еще ниже опускает голову. Она думает какие-то свои думы, но какие — сказать трудно. Некоторое время молчит и Лобанович. Ему совершенно непонятна причина странного поведения Лиды.

— Может, тебе нездоровится? — после короткой паузы спрашивает Лобанович.

Лида молчит. Учитель недоуменно глядит на нее.

— Чего же ты молчишь, Лидочка? — сочувственно допытывается он.

Лида продолжает молчать. А затем срывается с места и бежит в свой уголок за полотняной занавеской.

"Что это еще за капризы?" — спрашивает себя Лобанович. И не знает, что делать дальше: бросить ли занятия вообще и идти домой или все-таки выяснить причину такого неровного поведения ученицы?

В хате, кроме него и Лиды, никого нет. Антонина Михайловна куда-то ушла со двора. Во время занятий она обычно выходила из хаты, чтобы не мешать урокам. А Лида, зарывшись в свое гнездышко за полотняной занавеской, не подавала никаких признаков жизни.

— Лида! — окликнул ее громко учитель.

Девушка не отзывалась.

"Может, ей дурно?" — встревожился Лобанович.

Он встал из-за стола и тихонько направился к занавеске. Мгновение постоял в нерешительности, а затем осторожненько приподнял ее. За занавеской было довольно темно. Лида лежала на постели, уткнувшись лицом в подушку и прикрывшись до пояса легкой дерюжкой.

Лобанович наклонился над нею, прислушался к ее дыханию. Девушка лежала тихо и неподвижно, как неживая.

— Лида! — еще раз окликнул ее учитель.

Лида не пошевелилась и не ответила. Учитель положил руку на ее головку, погладил волосы.

— Лидочка, что с тобой? Чего молчишь? Жива ты или нет?

И на этот раз Лида не отозвалась. Тогда учитель легонько подсунул руку под черную головку своей капризной ученицы, приподнял ее. Голова была теплая, — значит, жива. Учитель наклонился еще ниже, а голову поднял выше и поцеловал девушку в щечку, а затем и в губы. Только тогда Лида совсем ожила, взглянула на учителя, засмеялась, застыдилась, а затем строго сказала:

— Уйдите отсюда!

"Вот тебе и дроби!" — заметил про себя Лобанович, выходя из за занавески.

Он сел за стол, на свое обычное место, с таким видом, будто ничего особенного не произошло. Сразу он не мог разобраться в своем поступке и в своих чувствах. Но зачем было так делать? И как чувствовал бы он себя, если бы Антонина Михайловна застала его за занавеской? Что бы она могла подумать?

Целый рой мыслей замелькал у него в голове, а в глазах вставала Лида. И чем дальше, тем яснее он сознавал: поступать так, как поступил он, нехорошо. Ни к каким определенным практическим выводам учитель прийти не успел — вышла Лида. Ей было совестно. Стараясь не смотреть на учителя, чтобы глаза их не встретились, Лида села на свое место. Учитель также опустил глаза, но тотчас же взял себя в руки.

— Слушай, Лида, — сухо сказал он, чтобы сгладить впечатление от этого непредвиденного происшествия, — хочешь учиться, так учись, а свои капризы нужно оставить. А если не хочешь учиться, так и скажи: я больше ходить сюда не буду.

Лида растерялась, она не ожидала таких суровых слов. Печаль и боль отразились на ее лице. Она низко опустила голову и молчала. Лобановичу стало жалко ее, но он не сразу переменил взятый им сухой, учительский тон.

— Ну, ты подумай, Лида, до чего доводят твои капризы! — Учитель сам почувствовал, что мелет чепуху, но все же продолжал: — Что сказала бы твоя мать, если бы застала меня с тобой за занавеской?

"Совсем глупо", — заметил себе Лобанович.

Лида еще ниже опустила голову и ничего не ответила. Вероятно, она думала, что ее учитель сейчас недостоин такого звания.

— Ну, как ты думаешь, Лидочка, — уже ласковее заговорил учитель, — будем продолжать или окончим наши занятия?

Не поднимая головы, Лида тихо проговорила:

— Я хочу учиться.

— Ну, вот это другое дело! — Учитель был доволен, что к Лиде вернулся дар речи: тем самым как бы проводилась грань между тем, что произошло, и их теперешним положением. — Если учиться — так учиться, Лидочка. Больше капризничать не будешь?