Ламмермурская невеста, стр. 50

Когда они достигли замка, то увидели, что сам сэр Уильям Эштон, встревоженный их слишком долгим отсутствием, вышел им навстречу.

— Если бы мою дочь, — сказал он, — сопровождал другой человек, не доказавший столь блестящим образом свою готовность защищать ее от опасности, я бы очень беспокоился и, наверно, уже послал бы слуг на розыски. Но в обществе мастера Рэвенсвуда, я уверен, ей ничто не грозит.

Люси начала было оправдываться, но, чувствуя себя виноватой, смешалась и замолкла. Рэвенсвуд, пытаясь выручить ее, хотел привести какую-нибудь важную причину опоздания, но тотчас запутался, подобно тому, как человек, вытаскивая товарища из трясины, нередко увязает сам. Трудно предположить, чтобы смущение наших влюбленных ускользнуло от зорких глаз искусного юриста, имевшего обыкновение, как в силу привычки, так и по роду своих занятий, исследовать все уголки человеческого сердца. Но сейчас он предпочел ничего не замечать. Он хотел связать Рэвенсвуда по рукам и ногам, самому же остаться совершенно свободным. Он ни разу даже не подумал, что его дочь может нарушить все его планы, влюбившись в молодого человека, которому, по замыслу лорда-хранителя, она должна была вскружить голову.

«Впрочем, — рассуждал он сам с собой, — если Люси увлечется Рэвенсвудом, а леди Эштон решительно воспротивится этому браку, можно будет съездить с девочкой в Эдинбург или даже в Лондон, подарить ей мантилью из брюссельских кружев и найти любезных кавалеров. Их сладкие речи быстро изгладят из ее памяти образ человека, о котором ей лучше будет позабыть». Таковы были те меры, к которым лорд-хранитель собирался прибегнуть в случае неудачи, а так как он был почти уверен в благополучном исходе своего предприятия, то скорее поощрял, нежели осуждал мимолетную, как ему казалось, склонность дочери к Рэвенсвуду.. К тому же, пока молодые люди гуляли в парке, он получил письмо, с которым спешил теперь ознакомить Рэвенсвуда.

Как раз в это самое утро скороход доставил лорду-хранителю письмо от приятеля, упомянутого нами выше, того самого, который, не жалея сил, тайком сколачивал партию патриотов под предводительством самого страшного противника сэра Уильяма, деятельного и честолюбивого маркиза Э***. Этот весьма полезный приятель немало преуспел в переговорах с сэром Эштоном: не то чтобы он добился от хитрого вельможи благосклонного ответа, но, во всяком случае, был выслушан им со вниманием. Когда он доложил об этом маркизу, тот ответил старинной французской поговоркой: «Chateau qui parle, et femme qui ecoute, Fun et 1'autre va se rendre» note 32. Государственный деятель, молча выслушивающий предложение о смене правительства, по мнению маркиза, мало чем отличался от замка, вступившего в переговоры с неприятелем, или красавицы, внимающей словам любви.

Маркиз решил ускорить захват крепости, именуемой лордом — хранителем печати.

Поэтому к посланию друга и союзника маркиза Э***было приложено его собственное письмо, в котором он откровенно предлагал без всяких церемоний заехать в замок Рэвенсвуд. Друзья как раз направлялись на юг страны и могли ехать туда любой дорогой; трактиры были отвратительны; с одним из путешественников сэр Эштон состоял в давней дружбе, с другим, хотя и находился в менее близких отношениях, был, однако, достаточно знаком, чтобы это посещение не вызвало подозрений и не дало пищи для пересудов тем, кто пожелал бы приписать его политическим интригам. Сэр Эштон ответил немедленным согласием, однако про себя он решил не делать ни единого шагу далее, чем того потребует разум, под каковым лорд-хранитель понимал собственные интересы.

Два обстоятельства были ему особенно на руку: присутствие Рэвенсвуда и отсутствие супруги. Пользуясь пребыванием Рэвенсвуда в его доме, лорд-хранитель надеялся предупредить всякую возможность опасных враждебных действий со стороны молодого человека, которые тот мог бы предпринять против него под покровительством маркиза. С другой стороны, теперь, когда он намеревался прибегнуть к тактике промедления и оттяжек, Люси подходила ему как хозяйка дома куда больше, чем ее гордая, своенравная мать, которая, несомненно, постаралась бы расстроить его политические планы. Он принялся уговаривать Рэвенсвуда остаться до приезда родственника и без труда преуспел в этом, так как после объяснения у источника Сирены молодой человек уже не испытывал желания немедленно покинуть замок. А Люси и Локхард получили указание заняться — каждый в своих пределах — необходимыми приготовлениями для приема гостей с таким блеском и роскошью, какие по тем временам были совершенно необычны для Шотландии.

Глава XXI

Несмотря на все свое благоразумие, обширные юридические познания и богатый жизненный опыт, сэр Уильям обладал некоторыми такими чертами характера, которые скорее были под стать трусливому и вкрадчивому выскочке, пробивающему себе дорогу в свете, чем могущественному сановнику, каким он теперь стал; эти черты изобличали врожденную мелочность ума, хотя и изрядно образованного, и плебейскую сущность души, хотя и тщательно скрываемую. Он любил окружать себя роскошью, но не потому, что в силу привычки роскошь сделалась для него необходимостью, а скорее потому, что для него она все еще имела прелесть новизны. Он сам входил во все хозяйственные подробности, и Люси вскоре пришлось увидеть, как краска стыда заливает щеки Рэвенсвуда всякий раз, когда ее отец принимается в его присутствии обсуждать с Локхардом или даже с экономкой такие мелочи, на которые в знатных домах не принято обращать внимания, ибо считается, что они сами собой разумеются.

— Я охотно извиняю волнение сэра Уильяма, — сказал однажды вечером Рэвенсвуд, когда лорд-хранитель вышел из комнаты. — Посещение маркиза — большая честь, и ею нужно дорожить. Но, должен сознаться, я устал от этих мелочных забот по поводу буфетной, кладовой, чуть ли не птичьего двора, — они просто нестерпимы. Право, я предпочитаю бедность «Волчьей скалы» богатству замка Рэвенсвуд.

— Однако, — возразила Люси, — только обращая внимание на все эти мелочи, отец и приобрел те владения…

— .. которые мои предки потеряли, потому что не обращали на них внимания, — докончил за нее Рэвенсвуд. — Пусть так! И все-таки, носильщик всегда останется только носильщиком, даже если за плечами у него мешок с золотом.

Люси вздохнула. Она ясно видела, что ее возлюбленный презирает манеры и привычки ее отца — ее лучшего друга и покровителя, чья нежная любовь столько раз утешала ее, вознаграждая за неласковое, пренебрежительное отношение матери.

Вскоре молодые люди убедились, что на этом разногласия их не кончаются. В те смутные годы религия, этот величайший источник мира на земле, была так дурно и ложно понимаема, что ее обряды и догматы оказались предметом нескончаемых споров и жесточайших распрей. Лорд-хранитель, принадлежавший к партии вигов, само собой разумеется, исповедовал пресвитерианство и время от времени находил нужным проявлять даже больше рвения к делам своей церкви, чем, быть может, действительно чувствовал.

Его дети, конечно, были воспитаны в той же вере.

Рэвенсвуд, как известно, принадлежал к Высокой, или епископальной, церкви. Он не упускал случая указать Люси на фанатизм ее единоверцев, а она, со своей стороны, хотя и не говорила об этом прямо, но давала почувствовать, что ей ненавистно вольнодумство, которое она привыкла считать неотъемлемым свойством англиканской церкви.

По мере того как молодые люди ближе узнавали друг Друга, любовь их не только не уменьшалась, но, напротив, все больше усиливалась, однако к их чувствам примешивалась некоторая горечь. Несмотря на всю свою любовь к Рэвенсвуду, Люси испытывала перед ним какой-то страх. Он обладал душой более возвышенной, более гордой, чем все те люди, с кем ей до сих пор приходилось встречаться; его мысли отличались большей страстностью и свободой, и он открыто презирал многие понятия, в которых она была воспитана. Со своей стороны, Рэвенсвуд видел, что у Люси крайне мягкий, уступчивый нрав и что она легко поддается — по крайней мере ему так казалось — влиянию окружающей ее родни. Он чувствовал, что ему нужна жена с более твердым характером, способная идти с ним рука об руку навстречу бурям так же смело, как и при попутном ветре. Но Люси так искренне была ему предана, она была так прелестна, так нежна и добра, что, как ни хотелось ему видеть в ней больше твердости и решимости, как ни сердился он порой на нее, видя ее чрезмерный страх, что любовь их может открыться до времени, — он тем не менее чувствовал, что ее мягкость, порою граничившая со слабостью, делает ему еще дороже это существо, отдавшее себя под его покровительство и вверившее ему свою судьбу на радость и горе. Словом, его чувства к Люси в такие минуты вполне можно было описать прекрасными словами нашей бессмертной Джоанны Бейли: