Кенилворт, стр. 90

— Посторонитесь, сэр! — воскликнул Тресилиан, не в силах дольше сдерживать негодование. — Вы получили плату!

— Гм! — проворчал Лэмборн, уступая дорогу. Затем он сердито пробормотал сквозь зубы, повторяя слова Тресилиана: — «Посторонитесь! Вы получили плату!» Ну ладно, я уже сказал, что не стану портить вам удовольствие: я не собака на сене, так и знайте.

По мере того как Тресилиан, внушавший ему некоторый страх и почтение, удалялся, Майкл говорил все громче и громче:

— Я не собака на сене, но и уголь для вас возить не собираюсь — запомните это, мистер Тресилиан. Я еще погляжу на красотку, которую вы так удобно устроили в своей берлоге… Видно, вы боитесь привидений и не решаетесь спать в одиночестве. Попробовал бы я выкинуть такую штуку в чужом замке — ого-го, что бы со мной было! «В собачью конуру негодяя! Отдуть как следует! Спустить его с лестницы!» Да, эти добродетельные джентльмены имеют большие преимущества перед нами, рабами своих страстей! Ну да ладно, ясно одно — благодаря этому счастливому открытию голова мистера Тресилиана в моих руках, и я попытаюсь разглядеть эту его вторую Линдабриду.

Глава XXIX

Тресилиан вышел во двор замка, не зная, что и думать о странной и неожиданной беседе с Эми Робсарт, и сомневаясь, хорошо ли он поступил, торжественно обещав предоставить ее самой себе на целые сутки, несмотря на то, что получил от ее отца полномочия действовать. «Но как было отказать в ее просьбе, — вполне естественно размышлял он, — раз она, по-видимому, целиком полагалась на Варни? Быть может, на карту поставлено счастье всей ее жизни, и ее нельзя доводить до крайности». А так как Тресилиан был не властен вырвать ее из рук Варни, если тот признает Эми своей женой, то какое право имел он посеять раздор между супругами и тем самым разрушить еще остававшуюся для нее надежду на семейный мир?

По этим причинам Тресилиан твердо решил держать данное Эми слово, и чем больше он размышлял об их удивительной встрече, тем больше убеждался, что не дать это слово было бы и несправедливо и недостойно.

В одном отношении он выиграл: теперь ему легче было обеспечить надежную защиту для своей несчастной и все еще любимой первой привязанности. Эми больше не была заперта в далеком и уединенном замке, на попечении людей с сомнительной репутацией.

В Кенилворте, где находилась королева со всем двором, Эми не угрожало никакое насилие, и она могла бы по первому зову предстать перед Елизаветой. Эти обстоятельства могли существенно помочь ему в попытках защитить ее интересы.

В то время как Тресилиан взвешивал преимущества и опасности, соопряженные с неожиданным поялением Эми в Кенилворте, он вдруг услышал торопливое и тревожное восклицание Уэйленда:

— Слава богу, наконец-то я нашел вас, ваша милость!

Вслед за этим Уэйленд, задыхаясь от волнения, сообщил ему на ухо, что леди убежала из Камнора.

— И находится сейчас здесь, в замке, — перебил Тресилиан. — Знаю, я видел ее. Сама она выбрала убежищем мою комнату?

— Нет, — ответил Уэйленд, — но я не мог придумать другого способа надежно поместить ее, и был счастлив, когда встретил слугу, который знал, где находится ваша комната. Веселое соседство выбрали вы, ей-богу: с одной стороны — парадная зала, с другой — кухня.

— Перестань, теперь не время для шуток, — сердито оборвал его Тресилиан.

— Мне это слишком хорошо известно, — ответил Уэйленд. — Вот уже три дня я чувствую себя так, будто у меня петля на шее. Эта леди сама не знает чего хочет: вашей помощи она не желает, приказала не упоминать при ней ваше имя, готова отдать себя в руки милорда Лестера. Мне бы не удалось благополучно укрыть ее в вашей комнате, если бы она знала, кому эта комната принадлежит.

— Возможно ли? — воскликнул Тресилиан. — Но, быть может, она надеется, что граф повлияет в ее интересах на своего негодяя слугу.

— Ничего этого я не знаю, — сказал Уэйленд, — но, мне кажется, с кем бы она ни помирилась, с графом ли Лестером или с Варни, для нас безопаснее всего находиться по ту сторону стен Кенилвортского замка, так как оттуда мы сможем быстрее удрать. Я лично не собираюсь медлить ни секунды, после того как передам Лестеру письмо. Я жду только вашего приказа, чтобы отправить его по назначению. Смотрите, вот оно… нет, погодите… чума его порази… видно, я оставил его в собачьей конуре на сеновале, где спал.

— Проклятье! — вскричал Тресилиан, утратив обычное самообладание. — Уж не потерял ли ты письмо, где, быть может, поставлена на карту жизнь более значительная, чем тысяча жизней, подобных твоей!

— Потерял! — воскликнул Уэйленд. — Вот это впрямь была бы штука! Нет, сэр, я бережно уложил его в свой мешок вместе с некоторыми другими вещами и сейчас же сбегаю за ним.

— Беги, — сказал Тресилиан. — Будь верен мне, и ты получишь щедрую награду. Но ты дохлой собаке позавидуешь, если у меня будут основания заподозрить тебя!

Уэйленд отвесил поклон и удалился, всем своим видом выражая уверенность и бодрость, но на самом деле исполненный страха и смятения. Письмо потеряно, в этом не могло быть сомнений: его извинение было лишь уловкой, которой он хотел успокоить раздражение Тресялиана. Письмо потеряно, оно могло попасть не в те руки… Тогда, конечно, раскроется вся интрига, в которой он был замешан… Да и в любом другом случае едва ли ее удастся сохранить в тайне. Кроме того, Уэйленда сильно задела гневная вспышка Тресилиана.

«Ну, если мне собираются платить такой монетой за услуги, где я рискую собственной шеей, пора подумать и о себе. Выходит, что я смертельно обидел владельца этого великолепного замка. А стоит ему сказать одно слово — и из меня вышибут дух с такой же легкостью, с какой задувают грошовую свечку. И все это ради помешанной женщины и влюбленного меланхолика, который из-за потерянного клочка бумаги хватается за шпагу и орет: „Проклятье!..“ А тут еще доктор Аласко и Варни… Спасусь-ка я от всей этой кутерьмы! Жизнь дороже золота, я удеру сию же минуту, не дожидаясь вознаграждения».

Вполне понятно, что Уэйленда могли занимать подобные размышления, — он ведь оказался замешанным гораздо глубже, чем предполагал, в цепь таинственных и непонятных интриг, в которых сами действующие лица едва ли хорошо знали свои роли. И все же надо отдать ему справедливость: наряду с его опасениями за свою судьбу в нем заговорило сострадание к покинутой женщине.

«Плевать я хотел на мистера Тресилиана, — думал он. — Я сделал больше, чем договаривался, и доставил к нему его странствующую даму: пусть теперь он сам присматривает за ней. Боюсь, однако, что бедняжке грозят страшные опасности в этой неразберихе. Пойду-ка я к ней в комнату и расскажу, какая судьба постигла ее письмо. Пускай пишет другое, если пожелает. За посыльными дело не станет — здесь ведь целая тьма слуг, которые могут снести письмо своему господину. И еще я скажу ей, что покидаю замок, поручая ее господу богу, ее собственному здравому смыслу и заботам мистера Тресилиана. Может быть, она вспомнит про кольцо, которое предлагала мне, — верно уж, я заслужил его. Впрочем, она — милое созданье, черт с ним, с кольцом! Не надо мне прибыли в этом деле. Если я пострадаю за свою доброту на этом свете, может, мне воздастся на том. Итак, сначала к леди, затем — в дорогу!

Крадучись и подозрительно озираясь, как кошка, подбирающаяся к своей жертве, Уэйленд пустился в обратный путь к комнате графини; он старательно держался закоулков, внимательно приглядываясь ко всем окружающим и в то же время стараясь оставаться незамеченным.

Таким образом он миновал наружный и внутренний дворы и очутился в большом сводчатом коридоре, соединяющем кухни с парадной залой, откуда узкая винтовая лестница вела к комнатам башни Мервина.