Аббат, стр. 89

— Но разрешите мне хоть пройти за вами в какое-нибудь более укромное местечко.

— Вы не осмелитесь, — ответила девушка.

— Я не осмелюсь? — удивился юноша. — Куда же это у вас хватит смелости пройти, а у меня не хватит?

— Вы боитесь Джека с фонарем, — услышал он в ответ, — как же вы отважитесь пойти навстречу огненному дракону с колдуньей на спине?

— Подобно тому как это делали сэр Эджер, сэр Грайм или сэр Грейстил? — спросил паж. — Но разве сейчас встречается подобная чертовщина?

— Я иду к матушке Никневен, а она достаточно могучая колдунья, чтобы оседлать самого черта с помощью красной шелковой нити вместо узды и рябинового прута в качестве хлыста.

— Я пойду за вами, — сказал паж.

— Только на расстоянии, — ответила девушка. И, закутавшись в плащ еще плотнее, чем прежде, она смешалась с толпой, направляясь в сторону городка, а Роланд Грейм последовал за ней на некотором расстоянии, принимая все предосторожности, чтобы не быть замеченным.

Глава XXVIII

Не доходя до главной и, к слову сказать, единственной улицы Кинроса, девушка, за которой следовал Роланд Грейм, оглянулась, как бы желая убедиться, что он не потерял ее из виду, и внезапно свернула в узкий переулок, застроенный двумя рядами убогих, полуразвалившихся лачуг.

У двери одного из этих жалких строений она на мгновение задержалась, еще раз бросила взгляд в сторону Роланда, затем подняла щеколду и исчезла за дверью. Паж немедленно последовал ее примеру, но ему пришлось повозиться некоторое время и со щеколдой, которая отодвигалась не совсем обычным образом, и самой дверью, которая не без сопротивления уступила его усилиям.

Темный и дымный коридор проходил, как это было принято в то время, между наружной стеной дома и «холланом», или глиняной стенкой, отделявшей его от внутреннего помещения. В конце этого коридора в перегородке виднелась дверь в «бен» — так называлась внутренняя часть хижины, — и когда Роланд взялся за ручку этой двери, чей-то женский голос приветствовал его следующими словами: «Benedictus qui veniat in nomine Domini, damnandus qui in nomine inimici» note 56.

Войдя в комнату, паж увидел женщину, сидевшую у низкого очага, в которой он узнал ту, кого доктор Ландин назвал матушкой Никневен. Кроме нее, в комнате не было никого. Роланд Грейм удивленно осматривался, не зная, как объяснить исчезновение Кэтрин Ситон, и не обратил бы особого внимания на мнимую колдунью, если бы она не спросила его с каким-то странным выражением голоса:

— Чего ты ищешь здесь?

— Я ищу, — ответил паж в полном замешательстве, — я ищу…

Его ответ остался неоконченным, ибо старуха, нахмурившись, сурово сдвинула свои нависшие седые брови, отчего ее лоб покрылся тысячью морщин, затем выпрямилась во весь свой огромный рост, сорвала с головы платок и, схватив Роланда за руку, шагнула с ним к окошку, где свет упал на ее лицо; ошеломленный юноша узнал в ней Мэгделин Грейм.

— Да, Роланд, — сказала она, — твои глаза не лгут; ты действительно видишь перед собой ту, которая ошиблась в тебе; ты обратил ее вино в желчь, ее хлеб довольства — в горькую отраву, а ее надежду — в беспросветное отчаяние. Это она ныне спрашивает тебя: чего ты ищешь здесь?

Пока она говорила, ее большие черные глаза не отрывались от лица юноши; так орел рассматривает добычу, перед тем как разорвать ее на куски. В это мгновение Роланд не в силах был ни ответить ей, ни уклониться от ответа. Эта необыкновенная, экзальтированная женщина еще не утратила над ним той власти, которой он привык подчиняться с детства. Кроме того, он знал, как неистова она в своих страстных порывах, как нетерпима к малейшему возражению, и понимал, что любое его замечание способно лишь довести ее до полного исступления. Поэтому он предпочитал молчать, в то время как Мэгделин Грейм с возрастающей страстностью продолжала осыпать его упреками:

— Итак, я снова спрашиваю тебя, чего ты ищешь здесь, вероломный юноша? Ищешь ли ты честь, которую утратил, веру, от которой отрекся, надежды, которые разрушил? Или ты ищешь меня, опору твоей юности, единственную известную тебе родственницу, чтобы надругаться над моими сединами так же, как ты надругался уже над лучшими устремлениями моего сердца?

— Простите, матушка, но, по справедливости, я не заслужил ваших упреков, — возразил Роланд Грейм. — Все окружающие меня и даже вы сами, моя глубокочтимая родственница, обращались со мной так, как если бы у меня не было ни свободной воли, ни здравого разума или если бы я не был достоин ими воспользоваться. Меня завели в какое-то заколдованное царство, где повсюду царили странные видения. Каждый при встрече со мной надевал маску, все говорили загадками; я бродил, как будто окутанный дурманом; а теперь вы же еще упрекаете меня за то, что мне не хватает благоразумия, рассудительности и стойкости, то есть того, что присуще здравомыслящему человеку, не знающему ни чар, ни видений, отдающему себе отчет в том, что он делает и зачем он это делает. Когда человеку приходится иметь дело с личинами и призраками, перелетающими с места на место, словно он живет не в реальном мире, а в царстве грез, тут может поколебаться самая устойчивая вера и закружиться самая крепкая голова. Если вы этого требуете, — что ж, признаюсь в своем безумии: я искал Кэтрин Ситон, ту самую, с которой вы первая познакомили меня; я встретил ее при весьма загадочных обстоятельствах здесь, в Кинросе, веселящейся на празднике, хотя только что я оставил ее в надежно охраняемом замке Лохливен, безутешной фрейлиной заточенной королевы. Я искал ее, а вместо нее нахожу здесь вас, моя матушка, и притом еще более причудливо замаскированную, чем сама Кэтрин.

— А что тебе до Кэтрин Ситон? — сурово спросила его старуха. — Разве в такое время в этом мире можно ухаживать за девушками или плясать в майском хороводе? Когда трубы будут созывать верных шотландцев сплотиться вокруг знамени их истинной королевы, тебя, пожалуй, придется искать в дамской спальне?

— Клянусь небесами, этого не будет! Но не ищите меня и в заточении, в суровых стенах замка Лохливен, — ответил Роланд Грейм. — Мне даже хотелось бы, чтобы раздался наконец этот трубный звук, ибо боюсь, что менее громкий призыв не развеет окружающих меня химерических видений.

— Верь мне, он прогремит, этот трубный сигнал, — сказала старуха, — и с такой ужасающей силой, какой никогда больше не услышать в Шотландии до тех пор, пока не раздастся тот последний оглушительный призыв, который возвестит горам и долам о конце земной жизни. А до тех пор ты должен быть мужественным и стойким… Служи господу богу и почитай королеву. Не отступай от своей веры! Я не могу… не хочу… не дерзаю спрашивать тебя, справедливо ли это ужасное подозрение в отступничестве. Не совершай этой проклятой жертвы: ты все еще можешь, хоть и с запозданием, стать таким, каким я мечтала видеть тебя, достойным моих самых заветных надежд… Да что там — моих надежд! Ты должен стать надеждой всей Шотландии, ее славой и гордостью! Тогда, быть может, сбудутся твои самые невероятные, самые безумные мечты. Мне бы надо краснеть, примешивая корыстные побуждения к тем благородным наградам, какие я сулила тебе. Мне совестно в моем возрасте говорить о суетных страстях юности, не осуждая и не порицая их. Но ребенка заставляют принять лекарство, маня его сластями, а юношу влечет на благородный подвиг предвкушение любовных утех. Так знай же, Роланд! Любовь Кэтрин Ситон получит лишь тот, кто добудет свободу ее госпоже, и верь мне; возможно, когда-нибудь от тебя самого будет зависеть, станешь ли ты этим счастливцем. Так отбрось же сомнения и страхи, готовь себя к тому, к чему призывает вера, чего ждет родина, чего требует от тебя долг верноподданного слуги. И верь, что самые тщеславные и безумные чаяния твоего сердца могут осуществиться там, где следуют призыву долга.