Аббат, стр. 76

— И где же, да позволено мне будет спросить, состоялись эти счастливые встречи? — спросил Роланд, Первая — в монастыре святой Екатерины, — ответила девушка, — а вторая, длившаяся не более пяти минут, — во время небезызвестного налета или набега, который вам угодно было произвести на Дом моего отца, лорда Ситона, откуда, к моему, да, пожалуй, и вашему удивлению, вы вернулись с залогом дружбы и расположения, вместо того чтобы валяться где-нибудь с переломанными костями, что было бы куда более вероятной наградой за ваше вторжение, если вспомнить о вспыльчивости семейства Ситонов. Я очень огорчена, — добавила она насмешливо, — тем, что ваша память изменяет вам, когда речь идет о столь важных событиях, и для меня просто унизительно, что моя память в этом случае оказалась крепче вашей.

— Ваша память не так уж точна, любезная сударыня, — ответил паж, — если вы забыли о нашей третьей встрече, в подворье святого Михаила, когда вам угодно было оставить след хлыста на лице моего спутника, без сомнения для того, чтобы показать, что в роду Ситонов ни вспыльчивость его членов, ни ношение камзола и штанов не подчиняется салическому закону и не является исключительной привилегией мужчин.

— Любезный сэр, — ответила Кэтрин, глядя на него в упор и с некоторым удивлением, — если только вас не покинул разум, я, право, не знаю, о чем вы говорите.

— Честное слово, любезная леди, — ответил Роланд, — если бы даже я был столь же мудр, как колдун Майкл Скотт, я и тогда вряд ли разгадал бы загадку, которую вы мне предложили. Разве я не видел вас вчера вечером в подворье святого Михаила? Разве не вы вручили мне эту шпагу с условием, что я обнажу ее только по приказу моей прирожденной и законной повелительницы? И разве я нарушил это условие? Или эта шпага — просто кусок дерева, мои слова — шелест камыша, моя память — сон, а мои глаза ничего не видят и годны лишь на пищу воронам, которые выклюют их из моих глазниц?

— Ну, раз ваши глаза и в других случаях служат вам так же, как во время вашего видения в подворье святого Михаила, — сказала Кэтрин, — го, если не говорить о боли, я не думаю, чтобы вороны причинили вам большой ущерб, выклевав их. Но тсс, я слышу звон колокола. Ради бога, тише; нашу беседу придется прервать.

Девушка была права. Ибо как только глухой звон замкового колокола раздался в сводчатых покоях, дверь передней отворилась, и мрачного вида дворецкий с золотой цепью и белым жезлом вошел в гостиную в сопровождении тех же слуг, которые раньше накрывали на стол, а теперь с такими же церемониями стали готовиться вынести его. Дворецкий оставался неподвижным, как старинное изваяние, пока слуги делали свое дело; а когда оно было выполнено, со стола все убрано и столешница снята с подставки и приставлена к стене, он громогласно заявил, словно глашатай, читающий торжественное обращение:

— Моя благородная госпожа, леди Маргарет Эрскин, в замужестве Дуглас, доводит до сведения леди Марии Шотландской и ее приближенных, что служитель истинного евангелия, его преподобие капеллан, сегодня вечером, как обычно, будет излагать, толковать и пояснять священное писание в согласии с учением евангелической конгрегации.

— Послушайте-ка, друг мой, мистер Драйфсдейл, — сказала Кэтрин. — Насколько я понимаю, это объявление является обычной вечерней церемонией. Так вот, прошу вас запомнить, что леди Флеминг и я, — ибо я полагаю, что ваше дерзкое приглашение обращено только к нам, — решили идти к небесам дорогою святого Петра. Поэтому я не вижу, кому бы здесь могло принести пользу ваше изложение, толкование и пояснение святого писания, если не считать разве этого бедняги пажа, который, находясь, подобно вам, в когтях у сатаны, сделает, пожалуй, лучше, если отправится молиться с вами и не станет стеснять нас в наших подлинно христианских молитвах.

Паж собрался уже начисто отвергнуть все то, что ему приписывалось в этой речи, но вдруг вспомнил то, что произошло между ним и регентом, и, заметив предостерегающе поднятый палец Кэтрин, понял, что здесь ему придется снова притворяться так же, как в замке Эвенелов, и последовал за Драйфсдейлом вниз, в часовню, где принял участие в вечерней молитве.

Капеллана звали Элиас Хейдерсон. Это был человек в расцвете сил, обладавший незаурядными способностями, которые он старательно развивал, получив прекрасное по тем временам образование. К этому следует добавить, что он умел сжато и вы разительно излагать свои мысли, а иногда поднимался до подлинного красноречия, поясняя свои идеи убедительными примерами.

Религиозные убеждения Роланда Грейма, как мы уже имели случай отметить, покоились на довольно шатких основаниях, подкрепляясь скорее приказаниями бабки и тайным стремлением противоречить замковому капеллану, чем прочной и устойчивой системой взглядов, сложившихся на основе римского вероучения. То, что ему пришлось пережить в последнее время, расширило и обогатило его взгляды на жизнь. Кроме того, чувство стыда от того, что он не все понимает в политических диспутах между сторонниками ортодоксальной и реформатской религий, заставляло его прислушиваться с большим вниманием, чем он делал это раньше, к взволнованным рассуждениям капеллана по поводу основных разногласий между обеими церквами. Так прошел его первый день в замке Лохливен; что же касается последующих, то некоторое время они были утомительно скучны, мало чем отличаясь один от другого.

Глава XXIV

Вдали от мира тускло и монотонно протекала жизнь Марии Стюарт и ее небольшой свиты. Разнообразие вносила разве только погода, которая либо допускала обычные прогулки королевы в саду или по крепостному валу замка, либо делала их невозможными. Большую часть утра Мария Стюарт со своими фрейлинами занималась вышивками, многие из которых сохранились до нашего времени как свидетельство ее неустанного трудолюбия. В эти часы пажу разрешалось прогуливаться по замку и по острову; иногда он даже получал приглашение сопровождать Джорджа Дугласа на рыбную ловлю или на охоту. Эта возможность развлечься омрачалась лишь странной меланхолией, наложившей, казалось, навсегда свою печать на черты этого юноши и определявшей все его поступки; его скорбь была так глубока, что Роланд ни разу не видел Дугласа улыбающимся или разговаривающим о чем-либо, кроме тех вещей, которыми они в данный момент занимались.

Приятнее всего для Роланда были те случайные часы, когда ему разрешалось оказывать различные услуги королеве и ее фрейлинам, а также обеденное время, которое он всегда проводил с Мэри Флеминг и Кэтрин Ситон. Ему часто приходилось восхищаться остроумием и изобретательной фантазией молодой девушки, которая была неутомима в стараниях развлечь королеву и хотя бы на время прогнать одолевавшую ее грусть. Она танцевала, пела, рассказывала различные истории из старых и новых времен с тем подлинным талантом, при котором человек испытывает наслаждение не от тщеславной демонстрации своих способностей перед окружающими, а от радостного ощущения своего артистического дарования. При всем том ее высокие совершенства носили отпечаток простоты и легкомыслия, более подходящих какой-нибудь деревенской красотке, кокетничающей в майском хороводе, чем дочери знатного барона и наследнице древнего рода. В ней было что-то прелестно озорное, что, однако, никогда не переходило в бестактность и было чрезвычайно далеко от вульгарности; это придавало всем ее поступкам какую-то резвую веселость, и Мария Стюарт, порою защищая девушку от суровых замечаний ее чопорной приятельницы, сравнивала Кэтрин с вырвавшейся из клетки певчей птицей, которая, наслаждаясь свободой и беспечно порхая в зелени, продолжает распевать те же песни, — каким ее обучили в неволе.