Аббат, стр. 65

— Не говорите так резко, — сказал сэр Роберт. — Если она и совершила дурные деяния, то уже заплатила за свои провинности дорогой ценой. А поскольку она лишилась всякой действительной власти, то ей не следует отказывать хотя бы в чисто внешних знаках уважения, на которые она вправе претендовать, как "благородная дама и принцесса.

— Говорю тебе еще раз, сэр Роберт Мелвил, — промолвил Линдсей, — поступай как знаешь, а я уже слишком стар, чтобы наряжаться щеголем и украшать собой дамский будуар.

— Дамский будуар, милорд! — воскликнул Мелвил, глядя на грубую старинную башню. — Как можете вы называть таким нежным именем этот мрачный замок с решетками на окнах, который служит тюрьмой для пленной королевы?

— Называй его как хочешь, — ответил Линдсей. — Если бы регент хотел отправить посланца для беседы с ней как с пленной королевой, то при его Дворе нашлось бы немало щеголей, которые постарались бы по такому случаю снискать себе ее расположение речами, заимствованными из «Амадиса Галльского» или «Зерцала рыцарей». Но регент послал старого, неотесанного Линдсея, зная, что тот будет разговаривать с нею как с заблудшей женщиной, ибо ее прежние преступления и теперешнее ее положение не позволяют обращаться с ней иначе. Я не добивался этого поручения — оно возложено на меня помимо моей воли, — и, выполняя его, я не стану заботиться об этикете больше, чем требуется для такой цели.

Сказав это, лорд Линдсей соскочил с седла и, завернувшись в свой походный плащ, растянулся во весь рост на траве в ожидании прибытия лодки, которая теперь шла на веслах от замка к берегу озера. Сэр Роберт Мелвил также спешился и стал со сложенными на груди руками ходить по берегу, делая несколько шагов в одну сторону и снова поворачивая обратно; при этом он часто поглядывал на замок, и лицо его выражало одновременно печаль и тревогу. Все остальные в отряде продолжали сидеть на лошадях неподвижно, как статуи, и только острия их копий, которые они держали поднятыми вверх, слегка колыхались в воздухе.

Как только лодка приблизилась к приспособленному в качестве пристани грубому настилу, возле которого остановился отряд, лорд Линдсей сразу вскочил на ноги и спросил человека, сидевшего за рулем, почему тот не доставил более вместительную лодку, чтобы перевезти также всю его свиту.

— С вашего позволения, — ответил лодочник, — это сделано по приказу нашей госпожи, которая велела нам переправить в замок не более четырех человек.

— Значит, твоя госпожа подозревает меня в предательстве? Умно, нечего сказать! — воскликнул Линдсей. — Допустим, я в самом деле имел бы такие намерения; что помешало бы нам сбросить тебя с твоими товарищами в озеро и посадить в лодку моих молодцов?

Услыхав такие слова, рулевой быстро подал знак своим людям поднять весла и держаться на расстоянии от берега, к которому они приближались.

— Ах ты осел этакий! — вскричал Линдсей. — Что же ты думаешь, твоей дурацкой башке действительно кто-то угрожает? Послушай-ка, приятель, меньше чем с тремя слугами я не поеду. Сэру Роберту Мелвилу тоже требуется по крайней мере один сопровождающий; и знайте, что вам и вашей госпоже придется худо, если вы откажетесь перевезти нас, прибывших сюда по делам большой государственной важности.

Рулевой ответил твердо, хотя и в весьма учтивых выражениях, что ему дан совершенно определенный приказ не доставлять на остров более четырех человек, но тут же выразил готовность вернуться, чтобы испросить иное распоряжение.

— Так мы и сделаем, друг мой, — сказал сэр Роберт Мелвил, безуспешно попробовав сначала убедить своего упрямого спутника согласиться на временное сокращение его свиты. — Гребите обратно к замку, раз уже ничего другого нам не остается, и получите у вашей госпожи разрешение переправить лорда Линдсея, меня самого и нашу свиту.

— Эй, послушайте! — крикнул лорд Линдсей. — Возьмите с собой этого пажа, который будет прислуживать гостье вашей госпожи. Слезай-ка с седла, молодчик, — сказал он, обращаясь к Роланду, — и садись к ним в лодку.

— А что будет с моей лошадью? — спросил Грейм. — Я отвечаю за нее перед своим господином.

— Я снимаю с тебя заботу о ней, — ответил Линдсей. — В ближайшие десять лет тебе вряд ли придется иметь дело с лошадьми, седлами, уздечками и прочим, что относится к верховой езде. Впрочем, захвати с собой поводья: они могут пригодиться в случае, если тебе станет уж очень тошно жить на свете.

— Если бы я предполагал это… — начал Роланд, но его прервал сэр Роберт Мелвил, сказавший ему добродушно:

— Не пускайся в спор, мой юный друг. Строптивость не принесет тебе добра и может быть чревата Для тебя серьезными опасностями.

Роланд Грейм почувствовал справедливость этих слов, и, хотя обращение Линдсея весьма не понравилось ему как по существу, так и по способу выражения, он почел за благо покориться необходимости и сесть в лодку, больше не прекословя. Люди налегли на весла. Пристань и стоявший возле нее конный отряд начали перед взором Роланда отступать назад, а остров и замок на нем — соответственно приближаться, увеличиваясь в размерах; и вскоре лодка подошла к берегу, под тень огромного старого вяза, раскинувшего свою листву, как раз над причалом. Рулевой и Грейм спрыгнули на землю. Гребцы остались сидеть на веслах, чтобы быть наготове к новой переправе.

Глава XXI

У ворот замка показалась величественная фигура леди Лохливен — женщины, которая в юности пленила короля Иакова V и родила от него сына, ныне прославленного регента Мерри. Так как она была наследницей знатного рода (в ее жилах текла кровь графов Map) и к тому же необыкновенной красавицей, ее близость с Иаковом не помешала искать ее руки многим блестящим кавалерам той эпохи; среди них она выбрала сэра Уильяма Дугласа из Лохливена. Но поэт сказал некогда, что волею богов

… Приятные пороки

Бичами стали и терзают нас.

И хотя ныне леди Лохливен была законной женой высокопоставленного вельможи и уважаемой матерью семейства, ее все же не покидало мучительное сознание незаслуженной обиды и унижения. Гордясь талантами, высоким саном и могуществом своего сына, ныне верховного правителя страны, она тем не менее не переставала видеть в нем плод своей неузаконенной связи. «Поступи Иаков со мной по справедливости, — думала она втайне, — мой сын был бы для меня источником ничем не омраченного счастья и безмятежной гордости. Он стал бы законным королем Шотландии, и притом одареннейшим среди всех, кто когда-либо держал в руках скипетр. Род Маров, не уступающий в древности и величии Драммондам, мог бы похвалиться еще и королевой в числе своих дочерей, и на нем не осталось бы пятна, вызванного женской слабостью, непростительной, даже если ее виновником был сам король». Когда такие мысли мучили душу леди Лохливен, от природы гордую и суровую, на ее некогда прекрасном лице проступало выражение угрюмого недовольства и мрачной меланхолии. Подобное расположение духа стало обычным для нее и, вероятно, еще усугублялось ее неумолимо строгими религиозными убеждениями. Исповедуя новую, реформатскую веру, она подражала худшим заблуждениям католиков, которые распространяли область божественной благодати только на тех, кто разделял их собственные религиозные догматы.

Несчастная королева Мария, ныне невольная гостья — или скорей узница — этой мрачной женщины, была во всех отношениях неприятна хозяйке замка. Последняя ненавидела королеву прежде всего как дочь Марии де Гиз, законной обладательницы руки и сердца Иакова, которых сама она была лишена, по ее мнению, совершенно несправедливо; и эта-ненависть еще возрастала оттого, что Мария Стюарт была католичка, последовательница той религии, которую леди Лохливен презирала больше, чем язычество.