Дневник советского школьника. Мемуары пророка из 9А, стр. 55

Я на это уж ничего не мог сказать.

Вскоре явился Женька. Без лишних промедлений и слов мы с ним грянули на улицу и двинулись по направлению пл. Урицкого вдоль ул. Герцена.

День был светлый, морозный, и в небе тянулись бесконечные ослепительные зимние облака. Свежий снег покрывал все горизонтальные плоскости в городе.

– Ты не забыл хоть, где Эрмитаж-то пролегает? – осторожно спросил меня Евгений.

– Что-о??! – зловеще вопросил я, чувствуя в себе задетое самолюбие. – Родной мой, я могу скорее забыть твое имя! Могу заранее рассказать тебе о нашей дороге, если ты не веришь.

Мы пересекли многолюдный прямой Невский проспект и, полюбовавшись оранжевой аркой Красной армии [71], двинулись дальше под ее сводами. Перед нами открылась дивная городская панорама, которую мы готовы были даже запечатлеть на бумаге: из-под сводов арки открывался вид на убеленную снегом площадь Урицкого, посреди которой высилась популярная Александрийская колонна с ангелом наверху, который потрясал крестом; за колонной раскинулся Зимний дворец, прелестей которого мы не могли видеть из-за того, что он был убран в леса. Лишь на крыше его торчали многочисленные статуи, вазы и даже одна золотая маковка церкви, имевшей место в центре здания.

Слева от Зимнего желтел корпус Адмиралтейства, а справа зеленел Эрмитаж, большая часть которого была скрыта за углом одного из домов, прилегающих к площади.

Мы двинулись вправо, огибая по полукругу площадь.

– Знаешь, чем мне Зимний не нравится? – сказал Женька.

– Чем?

– Тем, что он уж больно плоский, ровный очень. Можно подумать, что его сверху снесли по прямой линии.

В словах Женьки, безусловно, была доля правды, и даже большая.

– Проклятие! – изрек я. – Я возмущен. Находиться рядом с Зимним и не видеть его! Реставрируют его, что ли?! Уж очень-то зловещим образом на него натянули эти леса.

Немного погодя я указал на видневшийся угол Эрмитажа.

– Вот тебе и Эрмитаж! – сказал я.

– Вот это?… – проскулил Женька. – Ну-у! Я его что-то не нахожу слишком архитектурным: облезлое, мрачное, зеленое здание…

– Погоди, братец! – возразил я. – Это ты по одному лишь краю судишь; вот посмотришь ты на него по-настоящему, так скажешь другое! Тщательно вглядываясь в Зимний, мы различали сквозь доски, облегавшие его, белые колонны и розовые стены, но это было все-таки не то.

– Печальный случай в нашей практике, – сказал Женька. – Действительно, ты прав: смотрим на Зимний и не видим его. Повезло же нам!

– Да, бывают в жизни огорчения, – согласился я.

Завернув за угол, мы очутились в узкой ул. Халтурина, перед фасадом Эрмитажа.

– Ого! Это я понимаю! – восхищенно проговорил Женька.

Эрмитаж был изящным трехэтажным зданием с красивыми, тонко украшенными окнами и стрелками на крыше. В первом этаже, вместо окон были ниши со статуями чугунных старцев греческого стиля. Не реставрированные темно-зеленые стены были кое-где уже потрепаны. Въезд в Эрмитаж представлял из себя мощный балкон, подпираемый плечами и руками могучими чугунными титанами, стоящими у колонн немыми темными изваяниями. С этой стороны Эрмитаж был закрыт, и я предложил Женьке атаковать его с другой стороны, т. е. с набережной Невы.

Обернувшись, чтобы еще раз окинуть взглядом гигантов у въезда в Эрмитаж, мы неожиданно обнаружили великолепный вид, включающий в себя левую сторону въезда, угол Зимнего, часть площади и даже видневшийся вдали Исаакий, казавшийся нам отсюда бледно-голубым призраком. Картина была столь красочна, что мы с Женькой поклялись друг другу во что бы то ни стало запечатлеть ее на бумаге, придя сюда в следующий раз. Особенно черные титаны и ярко-розовые стены Зимнего очень украшали панораму.

Обогнув Эрмитаж, мы двинулись к Неве, вдоль одного из ее притоков, называемого Канавкой. Это была грязная узкая речушка с желтым льдом на своей поверхности. У самой Невы через Канаву была перекинута арка, наподобие венецианской, соединяющая Эрмитаж с домами, существующими по другую сторону Канавы.

Мы приблизились к арке, именно с этого самого места, а не с какого-нибудь другого мы наблюдали еще одну, не менее восхитительную картину: то был вид из-под арки на ярко-белое поле замерзшей Невы, за которой виднелась фиолетового цвета Петропавловская крепость, окруженная многочисленными заводскими трубами. Тонкий, как игла, шпиль ее нитью врезывался в небо, теряясь где-то в вышине.

– Вот тебе и Петропавловская крепость знаменитая, – проговорил я.

– А вид-то какой богатый! – торжествовал Женька. – Композиция хорошая. Вот бы его срисовать-то вместе с аркой.

– Придется и это зачислить в серию ленинградских рисунков, – сказал я.

На набережной Невы было некоторое похолодание. Но мы, созерцая великолепную панораму, забыли обо всем на свете. Вестибюль Эрмитажа был богатым длинным залом с рядами колонн, у которых стояли многочисленные бюсты, составленные из цветного мрамора. Мы, освободившись от своих верхних одеяний, долго разглядывали эти чудеса соединения скульптуры и минералогии. Из вестибюля вела широкая мраморная сахарного цвета лестница. То было нечто неземное. Роскошные золотые украшения, соединенные с ослепительно белым мрамором, представляли убийственную гармонию, которая вызвала одновременно у нас Женькой восторженные возгласы. Я еще и раньше видел эти чудеса, но воспоминания от прошлых посещений как-то сгладились у меня в сознании, и я созерцал все это, как новое для меня.

Каждый зал открывал перед нами все новые чудеса: роскошные столы, кресла, картины, колоннады, цветной мрамор, позолота, малахитовые изделия, стекло – все это сверкало и искрилось перед нами. То был целый город из роскошных залов и переходов. Громадное золотое дерево с заводными золотыми птицами, скрытое под стеклянным шатром, многочисленные царские безделушки из цветных каменьев и золота, предметы роскоши, различные виды часов, то в виде башен, то в виде колец, сделанных из стекла, камней и золота, были до того пестры, что я просто терялся (нужно добавить, что Женька меня скоро, правда, находил). Картины тут были большей частью старинные; все они были тяжеловесные, темные и мрачные, отражающие стили и направления старинных живописцев.

Я особенно был поражен некоторыми коридорами, окна которых были со стеклами розового цвета, ради чего панорама на Неву и Петропавловскую крепость озарялась бледным заревом; сначала я даже поддался на провокацию и решил, что снег по странным обстоятельствам принял розовый цвет, но потом мною и Женькой обманщики-стекла были достойно разоблачены.

Мы исходили такое множество залов, что я даже не берусь судить об их количестве; а сколько залов мы не посетили? Не следует забывать, что мы исколесили один лишь только этаж!

Напутствуемые желанием охватить больше залов, мы промаячили в Эрмитаже четыре часа, хотя для того, чтобы тщательно осмотреть его весь, требовались не часы, а целые дни. Устали мы, как загнанные псы, но, покинув Эрмитаж и очутившись на морозе, усталость эта в нас несколько притупилась.

– Ну, куда сейчас? – спросил Женька, когда мы стояли на набережной Невы.

Я предложил пройти по набережной мимо Адмиралтейства, до памятника Петра. Мы двинулись в путь. Со стороны Невы Зимний не был в лесах, и нам посчастливилось увидеть его белые колонны, розовые стены и ряды сводчатых окон во всем их величии.

Приблизившись к плоскому линейному Дворцовому мосту, я указал на тот берег Невы и сказал:

– Вот то серое здание – Академия наук; а там вход в Зоологический музей [72]. Нужно будет и туда сходить.

– Конечно, – не замедлил согласиться Женик.

– В этом музее я бывал столько раз, сколько раз я был в Ленинграде, – проговорил я. – Он мне очень нравится, и я никогда не упускаю случая.

На обложке рукой автора: Продолжние 3-ьего января в XIV тетради.

Тетрадь XIV

1941 год с 3 января до 12 июня

3-го января. (продолжение). По мосту громыхали маленькие красные трамвайчики и многочисленные автомобили, оставляющие позади себя в морозном воздухе синюю пелену дыма.