Дураки и герои, стр. 49
Куратор рассмеялся.
– Сам застрелись, Умка… Научил на свою голову. Сколько я раз вытаскивал тебя, Сергеев? Помнишь?
– Да, – отозвался тот и спросил чуть погодя: – Жалеешь?
– Не-а, – ответил куратор весело. – Чего жалеть-то? Работа у меня была такая: вас, дураков, учить да вытаскивать. Я и справлялся, как мог… Честно говоря, не думал, что под конец жизни мои воспитанники будут моими основными противниками.
– Слушай, Мангуст, зачем ты в это все ввязался? Ведь понятно было, что никто тебе спасибо не скажет…
– Во что ввязался, Умка?
– То, что произошло на Украине – твоих рук дело?
Куратор даже не рассмеялся – заухал утробно знакомым «марсианским» смехом.
– Миша, в жизни столько неразгаданных тайн! Знаешь, оказывается кто-то убил Тутанхамона? И до сих пор неизвестно кто! А Кеннеди? Ты знаешь, кто его застрелил? Нет? Но это не я! Честное слово – не я… Кто тебе такую ху…ню сказал? Сашка, что ли?
– А ты его за это убил?
– Я? – деланно удивился Мангуст. – Я Кручинина и пальцем не трогал. Хотя и стоило, за длинный язык.
Он врал, не стараясь придать своим словам даже толики правдоподобия. Врал, издеваясь над собеседником, зная наверняка, что ничего, кроме предположений, у Сергеева в запасе нет.
– Ты из меня делаешь настоящего злодея, – продолжил Андрей Алексеевич. – Этакого демона во плоти. А я не демон. Я солдат, Умка. Знаешь, такой вот честный служака! Вечный сержант, обреченный возиться с недоумками-салагами.
– Ты же хотел стать ферзем?
– Ферзь – фигура жертвенная, – заметил Мангуст резонно. – Любая пешка может стать ферзем при наличии удачи и отсутствии совести. Не очень-то и хотелось. Вернее, хотелось, да не очень!
– Или просто не получилось! Чего тебе не хватило?
– А почему ты решил, что мне чего-то не хватило? – осведомился куратор. – Мне хватило всего. Но я ничего и никогда тебе не скажу. Есть тайны, которые никогда не всплывают наружу. И ни одна самая красивая и обстоятельная гипотеза не сделает их доказанным фактом. Понимаешь?
– Ну конечно, – на это раз иронии в голос подпустил Сергеев. – Тайну ты унесешь с собой в могилу!
– Нет. Тайну унесешь в могилу ты! Хочешь знать правду? Я скажу тебе правду. Но только в тот момент, когда перережу твое горло, Умка! Как тебе такой договор? Годится? Давай выйдем друг к другу! Ты и я, Умка. Больше не осталось никого. Ты и я – без оружия. Голыми руками.
Сергеев молчал.
– Что боишься, кадет? Я ведь старше тебя, почти старик! Что для тебя, супермена, сломать спину какой-то старой вешалке? Давай, Миша, решайся! Не откажи в удовольствии любимому учителю…
– За что ж ты меня так ненавидишь, Андрей Алексеевич?
Мангуст сделал паузу, и Сергеев, почти не напрягая воображения, увидел куратора, привалившегося к стеллажу, мокрого, похожего на ожившую мумию.
– Ты мог бы стать мной, Умка, – проговорил Мангуст из-за стены искусственного дождя. – Ты был талантлив, самолюбив, и все, что тебе надо было сделать для успеха – перестать сомневаться. А ты – сломался.
– Нас предали тогда, в Гаване.
– Плевать. Так было надо. Я тебя не предал. Я выволок тебя и твоего дохлого дружка-кастрата из той заварухи. Я бы каждого из вас выволок на себе. И выволакивал. Когда мог. Что замолчал? Я говорю неправду?
– Ты говоришь правду, – сказал Сергеев.
Больше сказать было нечего.
– И все, что от вас требовалось – оставаться верными. Стране, идее, Конторе, которая была для вас мамой и папой…
– И тебе…
– Да, блядь, и мне! – заорал Мангуст, теряя выдержку. – Мне прежде всего! Потому, что вы – это я! Все, что у меня было, я отдал вам! Вашему выводку! Ни семьи, ни бабы, ни детей! Ничего! Вы и долг! Я пришел к тебе – и что увидел? Абажуры! Кресла! Диваны! Барышня вся из себя такая ломаная, с сигареткой… А у меня вся жизнь – в казарме. Чтобы страна моя шагала железной поступью! Чтобы вы, дети мои, гордились делом, которому служите!
– Нету той страны, – произнес Сергеев негромко.
От ненависти, заполнившей до отказа все огромное помещение склада, ему стало жарко. Он понимал, что это иллюзия, но ничего не мог с собой поделать.
– Нет той страны, Мангуст, – повторил он. – И нас почти не осталось. Кто в джунглях лежит, кто в песках, кто под водой остался. И железной поступью никто уже не ходит…
Мангуст рассмеялся.
– Дурак ты, Умка. Было бы дело, а наследники найдутся. Неужели ты думаешь, что такая система могла исчезнуть бесследно? Затаиться – да! Притвориться мертвой – да. Но не исчезнуть. Страна не испарилась, изменились границы, но, поверь мне, это временно. Пока мы у дел, рекомендую прислушиваться… Это я по поводу поступи, кадет! Не питай иллюзий: зверь никогда не спит, зверь выжидает… Ну, так что? Ты выходишь?
– Выхожу, Андрей Алексеевич, не бойся… – ответил Сергеев и, положив автомат на полку стеллажа, медленно встал.
Глава 8
– Слава богу, – шептала Саманта, покрывая лицо Сергеева мелкими, короткими поцелуями. – Слава богу! Ты живой, Мишенька! Ты живой!
От нее пахло небом, бензином и старой летной кожанкой.
Она появилась в небе внезапно – так появляется ястреб, скользящий над полем в поисках добычи. От базы Вампиров до кибуца было всего ничего – километров тридцать. Это пешком шагать – день перехода, а на мотодельтаплане тридцать минут лету. Сам мотодельтаплан теперь валялся на мерзлой пашне, неподалеку от «хувера», который все еще не ввели под маскировочную сеть. Он был похож на птицу со сломанными крыльями. Или рухнувшего на землю механического Икара.
Саманта выскользнула из привязных ремней почти в тот же момент, как ее ноги коснулись земли, побежала к Сергееву, увязая в снегу, и ребра Сергеева хрустнули в ее объятиях. Дыхание почти остановилось – за то время, что они не виделись, слабее Сэм не стала.
– Я думала, тебя уже нет! – выдохнула она. – Сергеев, мне сказали, что тебя уже нет!
– Глупости. Я живой.
Она внезапно оттолкнула его, но не сильно – Сергеев только пошатнулся, – и принялась вытирать себе лицо, украшенное красными отметинами от летных очков. Глаза у нее заблестели, и Михаил вдруг понял, что предводительница Вампиров плачет. Ну, почти плачет. Сэм, несгибаемая Саманта, родившаяся с крыльями вместо рук и мотором вместо сердца, не могла сдержать слез.
– Я вижу, что ты живой, – некрасиво кривя рот, выговорила она и тут же попыталась улыбнуться. – Вижу. Я так рада…
– Я тоже рад, Сэм, – произнес он и понял, что говорит искренне.
Он не скучал по ней. То, что они стали любовниками когда-то, ничего для Сергеева не значило. Оба погрелись у чужого костра. Оба. И никто никому ничего не был должен. Это просто случай. Не слабость, а именно случай. Они протянули друг другу свои тела, как протягивают руку помощи другу и расстались на следующий день, сохранив не воспоминание о плотских утехах (они особо не удались да сколько их было и еще будет), а то ощущение подарка, чувство живого тепла, которое помнят спустя годы.
Есть такая редкая разновидность дружбы между мужчиной и женщиной, которая не нуждается ни в постоянном общении, ни в повторной близости – важен сам факт, что есть где-то далеко человек, сама мысль о котором согревает тебя на расстоянии. Достаточно сознания, что этот человек жив и, возможно, тоже думает о тебе. Хоть иногда.
Он не скучал по ней. Но всегда помнил, что она есть.
Сэм обняла его за плечи (Сергеев в который раз отметил, что они практически одного роста) и опять поцеловала, неловко, словно клюнула. Губы у нее все еще были холодными. Полет со скоростью в шестьдесят километров в час при морозе минус десять градусов, пусть и на малых высотах, удовольствие еще то!
– Откуда ты узнала, что я здесь? – спросил Сергеев. – По радио сообщили?
– Ага! – радостно кивнула она. – Они когда увидели эту вашу кастрюлю, так до смерти перепугались. Думали какой-то новый танк испытывают… Начали мне кричать по уоки-токи, а я уж было решила эскадрилью поднимать!