Пацаны купили остров, стр. 31

Забинтованный Антонио, над которым хлопотала Мария, выслушав Алешу, сказал:

— Ты правильно поступил. Ты был на волосок от смерти, но счастливо уцелел. Да и всех нас уберег от мести негодяя…

НА РАССВЕТЕ

Наступало утро, но никто не просил отдыха, все были возбуждены и ждали новых действий.

Вскоре после восхода солнца Мануэль, который вел с помощью бинокля круговое наблюдение, обнаружил на морском берегу какой-то странный предмет.

Вызванный на пост Педро, присмотревшись, заявил, что это человек, привязанный то ли к доскам, то ли к мачте.

— Надо проверить, жив ли человек, — озабоченно сказала Мария. — Если жив, наш долг — помочь ему. Мы сами натерпелись беды и знаем, что это такое.

— Пожалуй, — заключил дядюшка Хосе. — Предприятие рискованное, но что значит риск, когда говорит совесть?

К берегу отправились трое: Мануэль, Педро и Алеша. Алеша тащил носилки.

Охранников поблизости не было. Выбравшись через окно с тыльной стороны здания, мальчики пробежали вдоль высокой стены тюремного двора и вскоре достигли берега, где росли редкие пальмы.

— Вон там мы выбрались из трубы, — сказал Педро, показывая на отмель. — Как вспомню, млеет сердце. Теперь нам легче — в руках оружие. Если и суждено умереть, то умрем, глядя в свободное небо.

Алеша промолчал, вспомнив об авиационной катастрофе…

На песке лежал юноша лет восемнадцати — двадцати. Он был без сознания, но, судя по всему, еще жив. Видимо, не надеясь на свои силы, он привязался веревкой к деревянному трапу — это его и спасло.

— Счастье, что он не захлебнулся, — сказал Педро.

— Возможно, он потерял сознание совсем недавно, — предположил Мануэль. — Тело холодное, но все же я ощущаю тепло.

Педро и Алеша положили юношу на носилки и понесли к дому. Мануэль, следуя на некотором расстоянии, прикрывал их. Тюремная стена была уже близко, когда ребят обстреляли из миномета. Но, видно, поздно спохватились: стрельба была беспорядочной — несколько мин разорвалось далеко в стороне.

Юноше немедленно оказали помощь: сделали массаж и дали чашку куриного бульона.

К полудню юноша, его звали Сальваторе, уже улыбался и говорил, говорил, говорил — рассказывал свою историю.

Сальваторе был сыном богатого испанского коммерсанта, который приехал навестить своих родственников в США. Для испанских гостей была приготовлена яхта, три дня назад она вышла из Майами, держа курс на Багамы, но была застигнута штормом.

— Я не знаю, что стало с моими родственниками, — печально повторял юноша. — Погибли? Или спаслись? Если у вас есть возможность связаться с береговой охраной США или морской патрульной службой Багамских островов, то сообщите, пожалуйста, координаты, где мы потерпели аварию. — И он назвал координаты.

Просьбу передали Антонио.

Он покачал головой:

— Ни в коем случае. Мы не знаем наверняка, что это за человек. Да и три дня — срок, после которого обычно уже некого и нечего искать в открытом море.

— Как вам не стыдно, — возмутилась Мария, пылая от гнева. — Мы сами столько пережили, разве разумно поступили люди Босса, отказав нам в самой элементарной помощи?

Антонио молчал, кусая губы.

— Ты не права, Мария, — примирительно сказал дядюшка Хосе. — Это совсем разные вещи: то, как поступили с нами люди Босса, и то, как мы поступаем с Сальваторе. В нашем положении необходима бдительность. Мы поможем юноше, когда освободимся… В самом деле, что значат координаты по прошествии нескольких дней? Тут повсюду мощнейшие течения…

Мария расплакалась и убежала.

Несмотря на ранение, Антонио поднялся с постели и пошел поговорить с Сальваторе.

Вернувшись обратно, подозвал к себе Педро и Алешу.

— Ребята, — сказал он хмуро. — Я кое-что повидал на своем веку и знаю, что самое пагубное — отбрасывать чужой опыт жизни, не считаться с ним, полагая, что он устарел. Люди во все века ели, пили, любили, болели и трудились, добывали славу или покрывали себя позором. Это было и будет, и потому всякий опыт борьбы, опыт страданий наших предшественников должен быть свят.

— Странное предисловие, — удивился Педро, — но я согласен. Не напрасно у всех народов, известных великими деяниями, всегда был высок авторитет предков. Это была первая и главная святыня — закон предков, предостережение предков, обычай предков. Человек не может переменить истину, он может только прибавить к ней или отнять от нее по своей глупости.

— Не думай, Антонио, что я считаю иначе, — сказал Алеша. — Все мы убедились: в мире есть силы, которым ненавистно сильное, здоровое, культурное, развивающееся общество. Они хотели бы разложить его с помощью самого наглого обмана: науськивая детей на родителей, молодое поколение — на старшее, чтобы те и другие иссякли во взаимной борьбе, а негодяи легко и беспрепятственно сели бы на шею тем и другим… И мне шептали не раз: «Не слушай родителей, их взгляды допотопны, вкусы устарели, они не понимают детей!» Но я никогда не был так глуп, чтобы поверить, что именно родители — мои первые враги. Как можно было заподозрить отца, деда, мать? Они могут быть не правы в споре, но они правы в своих заботах.

— Все верно, — кивнул Антонио. — Это великое сокровище для каждого — духовный багаж предков. Чтобы иметь покорных холуев, эксплуататоры, подобные нашему Боссу, выбивают из сознания людей прежде всего мудрые наставления отцов и дедов, поощряя эгоизм, погоню за наживой и развлечениями. Они пытаются вытеснить высокий дух прозаическими вещами, используя нищету, бедность или жадность в своих корыстных интересах. Они знают о роковой роли культа вещей. В пору созревания личности, когда даже самая небольшая лишняя порция энергии может внезапно разбудить спящий в человеке гений и направить его по пути к величайшим открытиям, они похищают, ловко крадут у молодежи запасы жизненных сил, склоняя ее к выпивкам, ссорам, пустому времяпрепровождению, раннему разврату. Все это исключает развитие самостоятельного тонкого духовного мира. Управляя людьми с помощью моды и молвы, они побуждают миллионы глупцов тратить время, предназначенное природой для самосовершенствования и творчества, на приобретение штанов, курток и прочего хлама, сбивающего молодых с истинного пути — с пути познания сущностей мира и облагораживания собственных чувств. Сколько людей тратит драгоценное время на добывание записей примитивнейших групп, ничего общего не имеющих с подлинной музыкой — ею боссы пользуются в своих закрытых компаниях, повторяя, что Бетховен, Бах, Чайковский, Моцарт «не для быдла»…

— Антонио, — воззвал Педро, — заклинаю тебя: поскорее скажи то, ради чего ты позвал нас! Мы верим тебе! Не нужно никаких предисловий!

Антонио вздохнул:

— Друзья мои, мне показалось, что я где-то видел уже раньше человека по имени Сальваторе.

Педро и Алеша переглянулись.

— Не может быть, — удивился Педро. — Нам известна вся его история.

— Его ли? — усмехнулся Антонио. — И вся ли?

— Я не могу не верить тому, кто потерял отца и других близких, кто сам побывал на волосок от смерти, — сказал Алеша.

— Вот отчего было столь долгим мое предисловие, — нахмурясь, сказал Антонио. — Я боялся показаться назойливым и недобрым. Может быть, я ошибаюсь, но мой опыт жизни предупреждает: берегись этого человека.

— Ты наверняка ошибаешься, — неуверенно возразил Педро. — Но я не осуждаю тебя.

— Пусть никто не узнает о нашем разговоре, — добавил Алеша. — Так легко оскорбить человека недоверием. Потом это ничем не исправишь.

— Милые, благородные друзья, — сказал Антонио. — Если вы немного верите мне, человеку, вместе с которым сражались и могли умереть, учтите, по крайней мере, такую просьбу: не спускайте с Сальваторе глаз, подмечайте все противоречия в его словах и поступках — это сослужит всем нам позднее добрую службу…