Пацаны купили остров, стр. 13

ДОПРОС

Алеша проснулся на цементном полу в полной тьме и — сразу все вспомнил. Но уныния не было, была уверенность в своих силах. Осторожно растолкал Педро:

— Ты спишь?

— Нет, Алеша, не сплю, все думаю и думаю, как нам выбраться из этой тюрьмы.

— Выберемся, дон Педро, непременно выберемся. Как это поется в кубинском гимне? «Умереть за Родину — это значит жить вечно». Прекрасные строки. Они понятны нам, русским.

— Пить, — сказал Педро, — очень хочется пить.

— Надо терпеть, они нарочно нас мучают и будут мучить еще сильнее…

Вспыхнули над головой ослепительно яркие лампы, прямо-таки прожектора. После долгого мрака свет действовал угнетающе.

Вошли стражники в масках. Они подняли ослабевших Педро и Алешу и вновь потащили по подземным переходам. Наконец подростки оказались в клетке из толстых прутьев. Прямо перед ними, на веранде, откуда открывался великолепный вид на море, завтракал Босс. Он был в легком белоснежном костюме. Перед Боссом в прозрачных графинах стояли соки. Подле стола журчал маленький фонтан.

— Кажется, этот человек уплетает за обе щеки поросенка на вертеле. Я слышу запахи чеснока и перца… Боже, какие помидоры… Он запивает соком грейпфрута, — шепотом комментировал Педро.

— Не зовите меня Боссом, — сказал Босс, — это напоминает о моих обязанностях, стало быть, портит мне настроение… Зовите просто: господин Гудмэн. Гудмэн — значит добрый человек. Эту фамилию приобрел мой отец. Так меня и зовите: господин Гудмэн.

— Господин Гудмэн, зачем нас, голодных, поместили в клетку, откуда хорошо виден ваш стол?

— Вы должны понять, ребята, как прекрасна жизнь, когда она разумна.

— Что это значит?

— Только одно, — господин Гудмэн налил в высокий бокал соку, бросил туда несколько кубиков льда, неторопливо размешал все соломинкой и с удовольствием пососал. — Самолет разбился, и уже кругом прошло сообщение, что не спасся ни один из пассажиров. И о том, что лодку угнало в открытое море, давно уже сообщила кубинская печать… Спросит ли кто с меня, если я вас расстреляю, утоплю, уморю голодом? Нет, никто не спросит. Все случившееся забыто, сотни новых катастроф случились по всему миру, завтра забудут и о них.

— Что же вы хотите от нас?

— Я постарел и стал добрым, — сказал о себе господин Гудмэн. — Я уже ни от кого не прошу слишком многого… Вы должны заявить, что просите политическое убежище и отказываетесь от возвращения в свои коммунистические страны… Каждый из вас получит определенную сумму денег и сможет поселиться на Багамских островах или где-либо в другом месте. Откроете свой бизнес, каждый будет работать на себя. Делайте деньги и веселитесь.

— До революции так было в России и на Кубе — каждый работал на себя, но несправедливость была нестерпимой, — сказал Алеша.

— Зачем думать о других? Каждый должен думать о себе. Вот и получится, что все думают обо всех. Это самое разумное — думать о себе.

— Нет, господин Гудмэн, — сказал Педро, не сводя глаз с графина с соком, — это уже было и это самая настоящая ложь: когда каждый за себя, все беззащитны перед сплоченной группкой эксплуататоров, перед теми, кто присвоил власть. Нет, мне более по душе иной принцип, он, действительно, справедлив: каждый — для всех. Тогда все — для каждого.

Босс протяжно зевнул, серебряной ложечкой ковырнул мороженое с ананасом — мороженое подал охранник, одетый официантом. На его громадных ручищах белые перчатки расползались по швам.

— «Каждый — для всех, все — для каждого» — это коммунизм, а значит, насилие, бедность, чепуха… «Каждый — для всех» — это, понимаете, не стимулирует личность. Чего ради личность станет выкладываться «на всех», если плодами ее труда завладеют вышестоящие, а самой личности в благодарность за ее труды бросят заплесневелый сухарь? Ведь так было, не правда ли?

— Не дурите маленьких, дяденька, — сказал Педро. — Какому шарлатану понадобилось вбивать нам мысль, что «на всех» — значит на вышестоящих? Если так случалось или еще случится, это как раз преступная измена принципам. «Каждый — для всех» — это осуществимо, когда каждый свободен и общего богатства достаточно, чтобы все жили богатой и справедливой жизнью.

— Этого не будет, — поморщился Босс. — Запомните: коммунизм — это ловкая шутка, бодрящая приманка для темных масс… Я не противник коммунизма. Нет. Пусть он живет. Чем он слабее, тем крепче наш лагерь. Уж мы позаботимся о том, чтобы наши дурачки не скрипели, когда умники будут делать свое дело… Для того чтобы коммунизм не испарился вовсе, я лично предложил бы соединить коммунизм с капитализмом. Вот чем должны заняться коммунистические страны, если хотят, чтобы мы с ними хорошенько сотрудничали. Они сотни лет будут совмещать одно и другое, как совмещали пол и потолок. — Он весело расхохотался.

— Хорошая шутка, но уже с бородой, дяденька, — сказал Алеша. — Вы порочите коммунизм, но вообще-то вы ничего не знаете о коммунизме, потому что все, что было, — это совсем не коммунизм, только подступы к нему, подступы пока что неумелые, неуклюжие при множестве нечистых рук… Вы же первый скорее лопнете, чем позволите народу свободно создать хотя бы одну, но настоящую коммуну… Нет, не было и не будет свободы выше, чем коммунизм. Не было и не будет справедливости и правды полнее, чем коммунизм.

— Настоящие волчата, — подумав, заключил господин Гудмэн. — Ну, так смотрите же, смотрите, как едят и пьют люди, которые плевали на коммунизм. А вы сосите лапу… Вот уморю вас всех, и об этом не узнает ни одна душа в мире… Не проще ли, не выгоднее ли пойти на компромисс?.. Когда на пути скала, скалу надо обойти, не правда ли? У нас на Западе все так и поступают. Всегда легко сговориться, зная, что слабый уступит, согласится на то, что ему предлагают.

Ребята молчали. Босс посмаковал мороженое и сказал:

— Наслушались своих учителей. А надо было их не слушать, надо вообще отвергнуть все назидания, если вы свободные люди… Надо жить весело. Никого не слушая, особенно родителей… Исходить нужно не из каких-то там правил, а из обыкновенной живой жизни… Ешьте мороженое, бездельничайте и ходите в кино… В конце концов мир состоит не из классов, а из обыкновенных людей, у которых полно общих интересов. И миллионер, и поденщик — они прежде всего люди. Каждый из них болеет насморком и носит носки. И, между прочим, за миллионом стоит большой труд, его уважать надо. Не каждый может добыть миллион. Нельзя делить мир на друзей и врагов, мир един и неделим.

— Господин Гудмэн, — сказал Педро, — вы взрослый человек, а пытаетесь обдурить нас, будто маленький мальчик, которому надо напоминать садиться на горшок.

Босс побагровел.

— Это что, дерзость?

— Нет, не дерзость, дяденька, — сказал Алеша. — Просто я и мой друг, мы оба считаем, что миллионер — это всегда вор, если вокруг толпы бедняков. В мире есть правда и ложь, честь и бесчестье, справедливость и насилие. Стало быть, есть друзья и враги… Ответьте, вы нам друг или враг?

— Самый настоящий друг!

— Тогда зачем же вы лишили нас свободы и бросили в тюрьму?

— Потому что я хочу помочь вам правильно пользоваться свободой. Вы не знаете, что такое истинная демократия. Вы жертвы коммунистических догм.

— Но мы не хотим такого учителя, как вы, господин Гудмэн, — сказал Педро. — Мы хотим домой, на родину.

— У солидных людей дом там, где они живут, и родина — там, где им платят деньги. Я ваш друг и не хочу, чтобы вы делали глупости.

— Господин Гудмэн, — сказал Алеша, — вы хотите, чтобы мы считали вас другом и любые ваши действия принимали за заботу о себе?

— Именно так.

— Даже если вы заживо бросите нас в муравейник?

— Зачем же крайности? — рассердился Босс. — Мы деловые люди. Всякий, кто не умеет поддерживать деловых отношений, терпит фиаско… Вы извините, мои друзья, я вынужден подержать вас в тюрьме, пока вы не образумитесь и не поймете, что я ваш друг.

Он подал знак, появились охранники в масках и вновь отвели ребят в темную камеру.