Краткая История Тьмы, стр. 68
Не помню, с чего тогда, но мы снова стали болтать о мечтах. Только не о простых — ну, какие есть у всех, а о заветных. Самых настоящих, самых тайных, о которых вообще то рассказывать нельзя.
Ты, как всегда, взялся рассказывать первым. Повторил, что хочешь объехать весь мир, а еще лучше облететь, но не на дурацком самолете, а на дирижабле. На большом дирижабле, бесшумном и прекрасном, с каютой, в которой иллюминатор от пола до потолка, с дирижаблем, в котором есть библиотека и верхняя палуба, где можно спать прямо посреди облаков. Но это не самое главное, потому что дирижабль — это не мечта, а всего лишь желание. На самом деле ты хочешь попасть в прошлое. В старое–престарое прошлое, в шестой век нашей эры, когда все скакали на конях, размахивали мечами и стреляли из арбалета. В эпоху рыцарей и прекрасных дам. Трубадуров, которые играли на лютнях и слагали героические баллады.
В те времена, когда мир был еще не стар и покрыт лесами. В лесах этих еще водились единороги и, возможно даже, эльфы, а в ручьях под корягами сидели водяные, сторожили самородное серебро. Где каждый может стать тем, кем захочет. Ты сказал, что готов отправиться туда прямо сейчас.
А я рассказала, что хочу иметь свой дом рядом с водопадом. И чтобы деревья вокруг росли высоченные, и чтобы рядом какие нибудь руины, вросшие в мох. И ручьи с живой водой. А еще я сказала, что хочу завести дракона. Настоящего ручного дракона.
Ты переспросил, а я повторила — дракона. Я даже имя ему уже придумала, я хотела, чтобы его звали Лешкой. Настоящий дракон, боевой. Не тритон–перекормыш, с пузом, с короткими жирными лапками, с крылышками, не способными поднять его в воздух. Со свинячьим хвостиком и со свинячьими лапками. Милого, но бестолкового. А я хотела настоящего дракона. Птицу войны. Чтобы на нем тоже можно было летать среди облаков.
Ты расхохотался, а я не поняла — почему?
А ты заявил, что это глупо. Что мечта моя — абсолютно глупая. Я спросила, чем она глупее твоей — попасть в Средневековье?
А ты ответил, что я ничего не понимаю. Что дракон, он потому и дракон, что его невозможно приручить. Прирученный дракон — это как волк–вегетарианец. Вся ценность дракона как раз и заключается в его дикости. В свободе. В том, что он летит куда захочет и делает что хочет. Именно поэтому он умеет то, что не умеет никто остальной.
Я спросила — это летать?
А ты рассмеялся. Ты ответил; что летать может любой дурак, сел в вертолет — и лети себе. Или даже без вертолета — прицепил к себе пластиковые крылья — и лети себе, даже махать не надо. Нет, драконы не летают. Они просто преодолевают пространство.
Как космические корабли?
Космические корабли тоже летают, ответил ты. Но на них далеко не улетишь.
Почему?
Потому что космос — это не пустота, как пытаются нас заверить лгуны–астрономы. Космос заполнен льдом. То есть космос — он и есть лед. Этот лед начинается сразу за границами Солнечной системы, и ни один корабль не может сквозь него пробиться. Ничто не может пройти сквозь Лед Творения. И никто.
Кроме дракона.
Они были созданы, чтобы бродить меж мирами. Их дом — Вселенная. Каждый из них несет в своем сердце искру Огня Создания, яростный огонь, живущий в звездах. И благодаря этому огню они способны проходить сквозь вселенский лед. И оказываться на любой из планет. В любом месте, мгновенно, сразу:
Я сказала, что это сказки.
А ты сказал, что я дура.
Тогда мы поссорились в первый раз.
Краткая история тьмы
Зимин проснулся от грохота.
Грохот был могуч, точно где то рядом стартовала ракета. Зимин свалился с дивана, успев подумать, что это землетрясение. Но стекла не дребезжали, пол не дрожал, и вообще все было спокойно, просто грохотало. А когда Зимин свалился на пол, грохот оборвался.
Установилась тишина, Зимин услышал часы. Они тикали, тикали, Зимин потер скулу и вдруг понял, что часы у него не могут тикать, совершенно. Потому что у них нет часов. Таких, что могут тикать. Но тем не менее он их отчетливо слышал…
Так–так–тик–так.
Зимин отправился искать часы. Он понимал, что это глупо, но искал. Заглядывал под диван, поднимал ковер, открывал ящики.
Тик–так.
Зимин продолжал. Продолжал, тик–так.
Часы остановились.
И Зимин тоже остановился.
Что это было? С ним так уже однажды случалось, еще в общаге, вдруг прорезалось назойливое тиканье, и Зимин потратил почти час, прежде чем обнаружил за шкафом старый будильник, который ни с того ни с сего ожил, видимо, от перепада температуры.
Но дома никаких будильников отыскать не удалось, Зимин решил, что это звуковая галлюцинация. Он сварил себе кофе и вышел на балкон, глотнуть воздуха, посмотреть на город и подумать о грохоте.
Грохот ему не нравился, а то, что он увидел с балкона, его и вовсе испугало. Дождь, терзавший город последние месяцы, прекратился, воздух был прозрачен и непривычно сух, и светило солнце.
Солнце светило настолько ярко, что у Зимина заболели глаза, и он не сразу увидел, ему пришлось проморгаться.
С запада наступали смерчи. Сразу несколько штук, Зимин быстренько насчитал семь. Одинаковые, белые, продлившиеся от земли до неба, они наступали по всему горизонту, обходя город подковой.
Солнце играло в белых столбах, лучи его ломались, и над каждым из смерчей поднималась двойная радуга.
— Однако… — Зимин плюнул.
И тут же немедленно взвыли сирены. Зимин никогда не думал, что в городе столько сирен, везде, даже на крыше его дома завывало железо. По улицам покатились красные пожарные автомобили, они, кажется, тоже гудели, однако их сирен слышно не было, были видны только синие мигалки. Город наполнился суетой и беготней, Зимин стоял и не очень верил тому, что происходит. Он уснул в непогоду, проснулся в катастрофу.
Река разлилась еще шире и затопила половину старого города.
Зимин включил телевизор, но ни один канал не работал, только электрическое мельтешение, резавшее глаза. Зимин полистал каналы и бросил.
— Пусть сильнее грянет буря, — пробормотал он. — Ну–ну…
Он отправился в большую комнату и взял видеокамеру.
Ему давно хотелось заснять бурю. Смерчи, наводнения, цунами, что нибудь вроде этого. Судя по всему, катаклизм намечался нешуточный, и Зимин не хотел его упустить.
Зимин расставил штатив и водрузил на него видеокамеру, расположил прямо напротив окна, установил стул и приготовился снимать.
Смерчи приближались. Они были уже совсем недалеко, в нескольких километрах за рекой. Радуги, плясавшие над смерчами, слились в единое радужное сияние, над которым чернела грозовая туча.
Это было действительно красиво. Зимин на несколько секунд залюбовался, а затем включил камеру.
И тут же по стеклу со звуком крошащегося хрусталя пошла трещина.
Заработал телефон. Зимин едва не подпрыгнул. Он положил телефон в нагрудный карман, слева, к сердцу, и виброзвонок его здорово напугал.
Звонил отец.
— Вот! — Зимин почти выкрикнул. — Вот!
Он нажал на отзыв и приложил трубку к уху.
— Да! — крикнул Зимин в трубку. — Слушаю!
В трубке продолжалась тишина.
— Да! — закричал Зимин в трубку еще громче.
Тишина.
Только стеклянный треск расширяющейся по стеклу трещины, писк, почти нестерпимый для уха. Зимин почувствовал, как шевельнулись на голове волосы.
Он посмотрел на экран. Сеть по–прежнему отсутствовала.
Стекло раскололось и разлетелось в мелкую стеклянную пыль, в квартиру ворвался ветер, он уронил штатив, камера упала и погасла.
Ветер прошелся по комнате, сорвал с полок бумагу, собрал мягкие игрушки, качнул люстру и расколотил ее о потолок, но Зимин этого не увидел, он уже выскочил из квартиры и несся по лестнице вниз, к выходу.
К отцу. Прямо сейчас. Зимин вдруг совершенно ясно осознал, что он должен увидеть отца. Оказаться на улице Красных Партизан, в конце концов он не был у отца…