Владимир, стр. 85

Поэтому Владимир решает дать ромеям бой на древней славянской земле, на берегах родного Русского моря он готовится нанести удар городу Херсонесу в Климатах.

2

Ранней весной, едва лишь прошел лед и Днепр наполнился до краев, как чаша, с берегов Почайны отплыли двести лодий-насадов с тридцатью — сорока воинами на каждой. Впереди со старшей дружиной князь Владимир; ведет он с собой в поход сына Мстислава. Князь посылает загодя в поле за Днепр, по Соляному гостинцу [235] на юг дружину из четырех тысяч всадников во главе с воеводой Волчьим Хвостом и велит им ждать его у порогов.

Среди воинов были и те, кто недавно вернулся из Византии после битвы под Абидосом, они жаждут отомстить, расплатиться за кровь и обиды.

С воинством на этот раз следовало немало безоружных людей: бояре с Горы, мужи нарочитые с земель, купцы — князь Владимир думал не только ратоборствовать, но и вести с ромеями переговоры о купле продаже, о вере, и потому он хотел иметь подле себя советников, силу, которая подпирала княжий стол.

Лодии быстро плыли по Днепру, еще быстрее мчались по Соляному пути всадники. Подождав князя у Ненасыти, они помогли перетащить волоком самые большие насады.

Оставив воинов на левом берегу Днепра отдыхать, князь Владимир со старшей дружиной переправился на остров Григория, [236] где в давно ушедшие времена воины, плывшие вниз по Днепру и далее в Русское море, приносили под священным дубом жертву богам и просили даровать им победу. Окруженный воеводами и тысяцкими, Владимир поднялся по крутой тропе на скалу и остановился перед дубом, посаженным руками предков лет триста, а может, и пятьсот тому назад.

На дубе поблескивала свежая зеленая листва, однако немало ветвей, опаленных молниями, засохло — ведь все на этом свете растет, развивается, а потом стареет и умирает. Священный дуб на острове Григория после многих лет, казалось, засыпал среди моря молодых, буйно-зеленых деревьев над извечно голубым Днепром и под бездонным небом.

И, может быть, потому, что умирал многовековой дуб, а может, — и это, пожалуй, вернее — потому, что умирало в людях старое и нарождалось новое, зарастала и тропка, ведущая от Днепра к дубу; на ветвях его еще висели истлевшие убрусы, [237] ржавые изогнутые мечи, у ствола, в густой траве, белели кости животных — следы старых жертвоприношений, однако новых уже не было.

Князь Владимир тоже приехал на остров не для того, чтобы принести жертву. Постояв под дубом, он прошел в конец острова, где возвышался насыпанный многими руками курган, — здесь, как сказали Владимиру, отец его Святослав в темную ночь рубился с печенегами, здесь сложил голову, здесь же отдали ему последние погребальные почести — сожгли в лодии его тело.

Сняв шеломы и низко склонив головы, стояли князь Владимир с сыном Мстиславом и воеводами перед курганом, на нем зеленела трава и всеми красками рдели цветы. Все молчали, тихо было кругом, лишь где-то высоко в небе жаворонки разливали бесконечную и немного грустную песню.

— Будет так! — молвил князь Владимир, стоя над могилой своего отца. — Мы идем на правый бой с Византией, отомстить за тех, кто погиб от руки ромеев, утвердить новый закон и новую жизнь. Ты, воевода Волчий Хвост, веди всадников полем до Хазарской переправы, оттуда в Климаты и подступай к городу Херсонесу с востока, а мы, воеводы, поплывем по Днепру, потом Русским морем и налетим на Херсонес с севера и запада.

Однако это было еще не все, о чем думал сейчас Владимир. Стоя на высоких кручах Хортицы, князь и его дружина смотрят на Днепр, на его левый берег. Перед их глазами стелется безграничное поле, по нему вьется гостинец — суходолом до Сурожского моря и на Дон, а по обе стороны, сколько может видеть око, курганы.

И так было всюду, куда бы они ни шли, — над полуденными дорогами, где русские люди бились со множеством орд и отбивали набеги, с давних пор высились, со временем снижаясь, а то и сравниваясь с землею, могилы наших предков, сложивших головы за Русь.

Глядя на эти курганы, князь Владимир думал о прошлом, своем настоящем и будущем, что в его представлении казалось чем-то нераздельным, ведь будущее всегда превращается в настоящее, а настоящее неминуемо и очень быстро, подобно жизни человеческой, становится прошлым, только прошлое вечно — мертво, но всегда живо, чтобы стоять на страже быстротекущей жизни…

— Родная земля! — говорит князь Владимир. — Будем беречь ее всегда и всюду.

Опустив руку на плечо Мстислава, он продолжает:

— Мы идем на Херсонес и не знаем, что нас ждет. Верю, мы возьмем город и тогда поговорим с императорами. Однако, сидя в Херсонесе, хочу чувствовать опору. Ты отправляйся суходолом в Тмутаракань, сын мой Мстислав, — это Русская земля, покуда там сидим — греки в Климатах как в мешке. Быть тебе, Мстислав, князем тмутараканским, защищай оттуда мое войско в Климатах, а будет потреба — покличу, иди на помощь.

— Спасибо, отче! — поблагодарил новый князь Тмутаракани Мстислав. — Сидя в Тмутаракани, буду защищать тебя, войско, всю Русь.

Он извлек из ножен меч. Поцеловал его холодный клинок, на котором играли лучи солнца.

Князь обнял сына и ласково поглядел на его юное лицо с пробивающимися темными усиками и пушком на подбородке. Вот и пришло время расставаться с одним из сыновей — придется ли еще когда-нибудь свидеться?

В тот же день князь Мстислав с дружиной умчался на восток, к Сурожскому морю.

Весь день воины осматривали лодии, конопатили днища, готовили ветрила, снасти, укоты. [238]

Ранним вечером, едва лишь смерклось, легли спать — наступала последняя ночь, когда можно было безмятежно отдохнуть перед далеким тяжким походом: Днепром до Оленья и далее морем.

Ночь стояла тихая, теплая. С вечера небо затянуло тучами. Перед самым заходом солнца над Днепром заморосил дождик, но как внезапно начался, так внезапно и прекратился. Тучи развеялись, и темная их гряда повисла над низовьем.

На лодиях слышался говор, где-то родилась в темноте и поплыла над плесом грустная песня, вдоль берега и выше на кручах угасали костры. В поле — на конях, а по реке выше и ниже стана на насадах стали дозоры.

И вдруг в тишине прозвучал голос, к которому присоединился другой, третий:

— Глядите, глядите на небо!

Все взоры обратились к низовью, где раньше висела, а теперь уже разошлась цепь облаков, — там, опершись широким хвостом на Волосини и протянув почти до самого небосклона острое копье, серебром переливалась в небе необычная звезда.

Впрочем, это была не звезда. Высоко в небе среди звезд, затмевая их, висела комета и сверкала так ослепительно, что тотчас же выступили Днепр, темные очертания лодий на воде, берега, кручи, люди, которые стояли там и смотрели в небо.

Никогда ничего подобного не видев, эти люди — и простые воины, и все старейшины — были крайне взволнованы, потрясены. На лодиях, на берегу и на круче, где у шатра со старшей дружиной стоял князь Владимир, в эту минуту молчали все, но каждый спрашивал себя: что вещает Руси и всем людям это знамение, на кого направлено висящее в небе копье?

— Небо благословляет нас, — промолвил, обращаясь к старейшинам, князь Владимир. — Копье направлено на Херсонес. Мы победим!

И тотчас всюду вдоль берега задвигались, зашумели, заговорили возбужденными, бодрыми голосами воины:

— Копье направлено на Херсонес! Нашей рати сопутствует удача…

Далекие забытые предки, как были они беспомощны и бессильны, видя таинственные звезды и становясь свидетелями рождения и гибели далеких миров, движения дивных, невиданных светил!

Зато, хоть и не зная и не понимая извечных сил природы, неба, светил, они твердо стояли на этой земле, где судьба предназначила им жить, берегли ее и были добрыми ее хозяевами.