Владимир, стр. 75

Диакона Льва, находившегося в это время в шатре императора, напугало небесное знамение до смерти, но, быстро взяв себя в руки, он сказал:

— Звезда предвещает тебе победу, подобно звезде, которая упала на троянское войско в тот миг, когда Пандар целился из лука в Менелая.

Диакон Лев врал, уверенный в том, что император Василий не знал истории греков, потому что в тот день, когда упала упомянутая звезда, ахейцы разбили и погнали троянскую рать.

Именно потому, что Василий не знал этого, диакон Лев закончил так:

— Подобно сей звезде, к твоим ногам, божественный василевс, падут Болгария и ее комиты.

Император улыбнулся — ему нравились речи диакона Льва.

Ночь прошла спокойно, керкетоны [207] и виглы, [208] охранявшие лагерь, не слышали в долине и в горах ни голосов, ни шума, поутру после сытного завтрака легионы двинулись дальше.

И едва лишь, растянувшись, воинство заполнило ущелье, тишину леса нарушил звон оружия, свист стрел и крики людей. Никто не видел и не знал, как это произошло, но со всех сторон на них надвинулись тучи воинов с мечами, копьями и дубинами в руках, таксиархий и банды [209] кинулись врассыпную, бессмертные превратились внезапно в смертных и мертвых; к счастью, несколько полков этерии — и то не греков, а армян, — сделав «quadratum», [210] окружили божественную особу императора и дали ему возможность бежать.

И, пожалуй, лучше всех поступил знаменитый диакон Лев: вскочив на неоседланного коня, он вцепился в его гриву, замолотил ногами по брюху, и конь умчал диакона куда-то высоко в горы.

Там, на вершине, под открытым небом, диакон Лев соскочил с коня, пустил его пастись, а сам осмотрел свое платье, пошарил по глубоким карманам.

«Слава Богу, — подумал он, вытаскивая несколько сшитых вместе листов пергамента, серебряную чернильницу и перо, подаренные ему еще Цимисхием, — слава Богу, что мое оружие уцелело, а я еще жив…»

Почувствовав себя на вершине горы в полной безопасности, диакон Лев уселся на сваленном бурей дереве, задумался и написал: «Мисяне напали на наше войско, многих побили, захватили царский шатер со всеми сокровищами и обоз. В то время я, описывающий это несчастие, к сожалению, был подле особы государя, как диакон…»

Диакон Лев на какой-то миг перестал писать, рука его задрожала, потому что снизу долетел шум битвы.

«Ибо онемели тогда стопы мои, — вспомнил он и записал неясную строфу из Псалтыря, — и стал бы я жертвой скифского меча, но Божий промысел вывел меня из опасности, повелев ехать елико возможно скорей по склону горы, через овраги, на самую вершину, не занятую противником. Прочее же войско едва успевало бежать от наседающего врага через непроходимые горы, теряя лошадей и обоз…»

Это были, видимо, последние написанные им строчки, а потому искренние, правдивые, которыми Лев-диакон закончил свою историю… Мы, по крайней мере, не знаем, писал ли он что-нибудь после этого.

3

Двадцать лет боролся комит Самуил Шишман с Византией, водил против ромейских легионов своих воинов, которые еще вчера пахали землю, пасли овец на горных пастбищах. Он видел муки, смерть этих людей и все-таки, не покоряясь судьбе, сзывал и вел на брань с врагом новые отряды.

Болгары шли за ним, они называли и считали его царем, хотя он и был лишь сыном комита, не стремился к славе, жил, как простой воин, и всю жизнь провел в седле.

У него на глазах погиб отец. Вражеской рукой были убиты братья Давид и Моисей, однако Самуил не покорился судьбе; протянув руку брату Аарону, он полагался на него, верил, что вместе с ним победит ромеев.

И они побеждали ромеев. Сидя в Охриде, Самуил боролся с Византией на западе; Аарон, сидя в Средеце, мог угрожать ромеям на востоке, — вместе они были сильны, вместе они могли защитить родную землю… Самуил знал, когда император Василий двинулся со своими легионами в Родопы, когда оставил за собой Преславу и приблизился к Трояновым воротам, и был уверен, что ромеи не пройдут через ворота потому, что там поджидали их лучшие полки Аарона, Самуил же со своими полками стоял в это время у реки Струмы на перевалах, возле Рылы и Радомира, чтобы преградить путь ромеям, если они повернут от ворот Трояна.

Однако случилось что-то невероятное: легионы императора Василия прошли Трояновы ворота, двинулись вдоль Искера на Средец и подошли к Стопонионовой крепости.

Самуил, не понимая, как это произошло, опасался, что полки Аарона, не удержав вражеского натиска, отступили, истекая кровью, и потому поспешил на помощь брату.

Страшным и безжалостным был удар Самуила у крепости Стопониона, разъяренные болгары перебили множество конного и пешего войска и захватили даже шатер императора Василия, в котором находились все его регалии.

Самуил постоял в императорском шатре, разглядывая регалии, взял со стола письмо к императору Василию, написанное знакомой рукой, и принялся его читать… Сначала Самуил даже не поверил своим глазам — нет, все же это не его рука…

Как вихрь летел Самуил через Родопские горы, высокие скалы; темные ущелья встречали и провожали его, мрачным было лицо Шишмана.

Вместе с ним мчались бояре и боилы, по правую руку скакал на коне сын Гавриил, впереди и следом за ними ехала многочисленная дружина, — и так, далеко обойдя Витош, они очутились у околицы Средеца. Однако в Средецком дворце Самуил застал лишь братова сына, Иоанна, сам же Аарон с женой находился якобы в новом дворце в Розметанице.

Самуил Шишман знал, что должно произойти в Розметанице, и не хотел, чтобы сын Гавриил присутствовал при их разговоре с Аароном, кроме того, нужно было, чтобы кто-нибудь из близких ему людей стерег в Средеце сына Аарона Иоанна.

Поэтому он и сказал сыну:

— Ты останешься в Средеце вместе с моими воинами, жди меня здесь и береги как зеницу ока Иоанна.

— А почему беречь? — спросил Гавриил.

— Я расскажу тебе потом, сынок!

В Розметанице Самуил едва застал брата — Аарон собирался якобы в Средец, однако уже запряженные груженные всяким добром колымаги, которые стояли во дворе, свидетельствовали, что он намеревался уехать совсем в другую сторону.

Бледный, без кровинки в лице, Самуил спросил Аарона:

— Что ты, брат, задумал? И брат ли ты мне после этого?

— Не ведаю, о чем говоришь, — притворяясь, будто ничего не понимает, сказал Аарон.

— Не ведаешь? Тогда читай!

Самуил извлек из кармана и протянул Аарону грамоту на пергаменте…

Аарон взял, начал было читать, но тут же выронил свиток из рук… Это была написанная им самим грамота к Василию, где он благодарил императора за то, что тот признал его царем Болгарии и согласен выдать замуж за сына Аарона Иоанна свою сестру Анну, в конце грамоты Аарон писал, что откроет легионам Трояновы ворота…

— Прочитал? — спросил Самуил.

— Не понимаю! — крикнул Аарон. Самуил горько усмехнулся:

— Не понимаешь, как эта грамота попала ко мне… Отвечу: ты задумал стать сватом императора ромеев и царем болгар, но ты позабыл, что болгары не желают ни императоров-ромеев, ни тебя своим царем… Горе Болгарии и горе нам, Шишманам, ибо ты, старший из сыновей Шишмана, опозорил честное имя отца своего Николы, матери Ренсамы и братьев своих…

— Брат Самуил! — Аарон упал на колени. — Это правда, я написал грамоту, не ведал, что творю, повинна жена моя, митрополит Севастийский, который приезжал ко мне от императоров… Я и так уже наказан, императоры и митрополит меня обманули, солгали…

— Как же тебя обманули император и митрополит?

— Митрополит привез в жены моему сыну Иоанну не сестру императора Анну, а гулящую константинопольскую девку, ее мы просто убили, а митрополита сожгли… Смилуйся, брат!

— Нет, отныне ты мне больше не брат, — сурово промолвил Самуил и, обернувшись к своим боярам и боилам, спросил: — Как будете судить изменников Болгарии Аарона, жену его и сына?!