Владимир, стр. 68

Молчал только Рубач — есть такие воеводы, на них вся надежда князя, они охраняют честь земли, славу Руси, понадобится — голову сложат на поле брани.

Поле шумело, били копытами кони, отовсюду доносились голоса, все ближе и ближе лилась песня:

Гей, в поле, поле гостинец темнеет, Гостинец темнеет, могила чернеет, А на той могиле да кости белеют… Гей, да гей, да гей!

То идет множество людей из Киева, Чернигова, Переяслава, Турова, Полоцка, Новгорода — им несть числа, им несть имени, они не ищут ни золота, ни пожалованья, но, если будет нужно, победят либо умрут, — да нет, не умрут, ибо даже смерть их — слава и победа.

Поле шумит, поле гремит, среди ночи звучит все громче:

Гей, с поля, поля туча налетает, То не черная туча — орда наступает, Бросил рало ратай, а меч вынимает, Гей да гей!

Недалеко от князя на фоне неба показался человек — гридень с копьем в руках. Князь окликнул его, и гридень, не выпуская копья, подошел к князю.

— На страже стоишь? — спросил Владимир.

— Так, князь, всю ночь буду тебя стеречь, спи спокойно.

— Мне не хочется спать, гридень… Поле шумит, поют где-то…

— То добрая песня, княже, старинная.

— Как тебя звать?

— Тур, княже…

— Тур? Погоди! Так то же ты с воеводой Рубачем встречал меня в Киеве?

— Встречал…

— Давно служишь в гриднях?

— Давно, княже, я еще у отца твоего Святослава служил, да будет он прощен.

И умолк гридень Тур. Молчал и князь Владимир, он смотрел на воина, который в давние времена служил у его отца.

— Ты часто его видал? — совсем тихо спросил князь.

— Часто, княже, каждый день, каждый час. Такое уж дело у гридня: радость князя — его радость, горе князя — его горе…

Было что-то необычайно теплое, сердечное в этих простых словах гридня Тура.

— А много горя было у князя и у тебя?

— Ой, много, княже, вся земля наша кровью полита. Тур замолчал. В эту минуту он, как видно, и не мог больше говорить.

— А ты спи, спи, княже, — помолчав, добавил он. — Я буду до утра стоять на страже. Спи спокойно!

Гридень отошел. На темном небе виден был он весь, с копьем в руке. Владимир опустил голову на седло, закрыл глаза и вскоре уснул.

10

Вот-вот рассветет. Слабый огонек свечи выхватывает из полутьмы выкопанную прямо в плотном песке пещеру, ложе в одном из ее углов, стену, икону, а перед нею столик, темную фигуру женщины, стоящей на коленях на посыпанной увядающей травой земле.

Когда женщина поднимает голову, видно ее лицо. Это Малуша. Она всегда встает до рассвета, чтобы прибрать в пещере, успеть в церковь, а там — до самой ночи работать.

Но нынче Малуша хочет еще помолиться — не там, в церкви, а здесь, в пещере, где никто ее не видит и не слышит.

Вчера она видела Тура. Он рассказал ей все, что было за последнее время; как вместе с киевскими людьми помогал князю Владимиру бить Ярополка и брать Киев, как Владимир хотел дать ему пожалованье и как он отказался от него, а взял только меч и щит.

— Хорошо сделал, Тур, — сказала Малуша. — Ты же не воевода и не боярин, что он тебе может дать?

Потом Тур рассказал, что будет служить в дружине князя, идет с ним сейчас в Червенскую землю.

— Иди, охраняй его! — попросила Малуша. — Только не проговорись как-нибудь обо мне… Хищные бояре и воеводы окружают Владимира, не дай Бог узнают, что тут, в Киеве, живет его мать-рабыня.

Тур будет молчать, будет охранять в походе князя, хорошо, что судьба выпала ему идти с Владимиром. А Малуша станет здесь молиться за него.

— Боже, Боже! — шепчет сна. — Помоги рабу своему, а моему сыну Владимиру, защити от злого глаза, лукавства, измены, вражеского меча, поставь щит между ним и супостатом, пошли ему победу на брани, даруй здоровья и счастья на многие, многие лета.

Очень проста молитва, сложенная самой Малушей, так она молилась простыми материнскими словами за своего сына, еще когда лежал он в люльке в хижине у Роси, когда сидел князем в Новгороде, боролся с Ярополком, — так молится и теперь.

Достаточно ли таких слов? Малуша смотрит на суровый лик Христа — обыкновенное лицо, синие глаза, рыжие усы и бородка, благословляющие, но такие слабые руки… И, по правде сказать, простая женщина Полянского рода не знает, может ли она в своих молитвах положиться на одного Христа.

И тогда она делает то, что всегда: направляется к ложу, находит под ним скрыню, что-то достает оттуда, возвращается к иконе.

Рядом с иконой Христа стоит темная бронзовая фигурка женщины с маленькой головой, сложенными на животе руками — то защитница их рода, милосердная, но могущественная богиня Роженица.

— И ты помоги мне, — шепчет Малуша, — защити моего сына от злого глаза, лукавства, измены, вражеского меча.

Малуша уверена, что Христос и богиня рода вместе помогут ей, что князь Владимир благополучно вернется из похода.

А потом она творит еще одну молитву за убогого гридня Тура, который всю жизнь идет рядом с ней, помогает ей в горе, а ныне охраняет ее сына Владимира.

Свеча догорает. Малуша поднимает голову. Светает. Скоро начнется новый день, можно бы еще отдохнуть немного. Но Малуша больше не ложится. Она прячет в скрыне под ложем Роженицу, гасит свечу, выходит из пещеры, останавливается у порога.

Здесь все прекрасно. За Днепром словно насквозь просвечивает багряное небо; вверху гаснут последние звезды; напоенный запахами цветов воздух напоминает вино; где-то за Днепром кричат многоголосые птицы.

Малуша стоит, любуется миром, и душа ее радуется. Поезжай спокойно, сын мой, княже Владимир, мать твоя благословляет и молится за тебя!

Книга вторая. Василевс

Глава первая

1

Рано на заре в поле, где-то между двумя рядами высоких курганов, на вытоптанном несметным количеством ног и копыт гостинце, послышался глухой шум.

Прошло немного времени, и солнце, выглянувшее из-за небосклона, осветило продвигавшиеся один за другим многочисленные загоны, [193] поле загудело, как туго натянутый бубен, далеко прокатилось эхо от конского топота, голосов воинов, лязга щитов.

Полки шли за полками, тысячи за тысячью, под знаменами, на которых были намалеваны или вышиты страшные лики богов, богини-девы, священное дерево береза, огромные петухи. Впереди неслись комонники, [194] за ними в тучах рыжей пыли шло пешее войско; позади — на возах, запряженных шестью — восемью лошадьми, а порой и десятком сильных волов, тянулся обоз.

Впереди извивавшегося, точно исполинский полоз, бесконечного потока под длинным, слегка уже выцветшим голубым стягом с тремя скрещенными золотыми копьями ехала старшая дружина, а во главе ее витязь.

Был это уже не молодой муж с загорелым и обветренным лицом. Из-под позолоченного, увенчанного зеленым еловцом шлема выбивался седоватый чуб — знак княжеской власти, чело прорезали глубокие морщины, длинные, тронутые сединой усы спадали на багряное корзно.

Однако прищуренные глаза, усталые, но ясные и светлые, руки, крепко державшие повод, пружинистые ноги в литых роднянских стременах — все это говорило, что лет князю не так много, а состарился он в походах.

Впереди войска, продвигавшегося на рассвете в поле, ехал сын Святослава, великий князь Руси Владимир.

Подобно отцу, провел он много лет в походах, спал прямо на земле, постелив попону и подложив под голову седло, ел вяленую конину с сухарями и запивал водой.

Однако между походами сына и отца была большая разница. Князь Святослав весь свой век боролся и голову сложил на брани с врагами Руси — печенегами, хазарами, ромеями, а Владимиру, хоть он жил окруженный теми же врагами, пришлось поначалу идти с мечом в родные земли, которые были покорены врагами во время его усобицы с Ярополком или откололись по своей воле и не желали платить Киеву дань.