Владимир, стр. 59

2

Проэдр Василий не напрасно так подробно расспрашивал патрикия-купца Феодора про Русь: положение в Империи становилось все более трудным, проэдр опасался за собственную участь, за жизнь.

Темная, грозная туча поднималась с юга, где в Малой Азии провозгласил себя императором Вард Склир.

Проэдр Василий знал этого полководца — он никогда не действовал без оглядки, а постепенно собирал силы, подкрадывался к врагу, умел выбрать наиболее выгодный случай и налетал, как буря.

Теперь, провозгласив себя императором, Вард Склир не появлялся на берегах Босфора, но проэдр Василий знал, что он собирает в Малой Азии силы, рано или поздно пойдет на столицу Империи.

Тревожила Василия и ближайшая соседка — Болгария. Византии приходилось теперь расплачиваться за то, что император Никифор Фока разорвал мир с Болгарией и объявил ей войну за то, что он же призвал русского князя Святослава покорять болгар. Русов и болгар он не поссорил, наоборот, их общий гнев обрушился на Византию, императору Иоанну Цимисхию слишком дорогой ценой пришлось покупать мир с князем Святославом.

Единственным, пожалуй, достижением Византии было то, что Болгария ныне рассечена пополам: ее земли у Русского моря до Дуная и Эгейского моря до Лариссы захватила Империя. Болгарам остались только горы и равнины — Западная Болгария.

Но именно эти-то горы и были угрозой для Византии: туда уходили все болгары, которым невыносимо было жить под ярмом Империи, там пастух бросал пастбища в брал в руки лук, там пахарь оставлял в борозде рало и обнажал меч…

Их вели против Византии охридский комит Николай Шишман и сыновья его Давид и Моисей. Их не стало, но были живы и возглавляли непокоренных болгар остальные два сына Николая — Самуил и Аарон.

Войска Самуила и Аарона выступили, во главе их шел Самуил, победно захвативший всю Фессалию, он взял Солунь, Лариссу, уже близится к берегам Эгейского моря; Аарон же уничтожает отряды акритов Македонии, угрожает Филиппополю.

3

В Константинополе начался переполох. Далеко до Малой Азии, но всем известно, что там поднял восстание и объявил себя императором Вард Склир.

Константинополь знает Склира; это один из лучших, а возможно, и самый лучший полководец Империи, который после смерти Цимисхия стал доместиком схол в Малой Азии, а позднее властителем Антиохии. Одного его имени боялись враги, ныне перед ним, как перед новым императором, который идет откуда-то из Азии и скоро появится на Босфоре, трепещет, содрогается вся столица.

О Болгарии нечего и говорить: войско Самуила и Аарона стоит в Пелопоннесе, блуждает по Фракии и Македонии, подступает к самому Константинополю.

Константинополь дрожит, растерянный синклит сегодня требует, чтобы императоры Василий и Константин отозвали легионы из Малой Азии и послали их против Самуила и Аарона, а назавтра тот же синклит вопит, что нужно снять легионы во Фракии и Македонии и бросить их как можно скорее против Варда Склира.

Синклит идет на последнее средство — приказывает стратигам [171] фем собирать земское войско, тагмы [172] фем, но стратиги боятся за свои фемы: враг угрожает непосредственно им, и они не шлют войска.

В Константинополе размещено много полков бессмертных, их можно было бросить и в Малую Азию, и против болгар, но дрожит не только столица, больше всего перепугай Большой дворец, вся надежда только на бессмертных.

Кроме того, в столице голод, вспыхнула тяжелая моровая болезнь, в Галате, на Перу и в самом городе начинаются грабежи, разбой, убийства, чья-то неведомая рука пишет на базиликах и даже на гробнице Никифора Фоки: «Встань, божественный император, взгляни, как орды диких болгар топчут могилы твоих воинов, идут на Константинополь…»

Разумеется, если бы во главе Империи в это время стоял василевс-деспот либо же полководец, подобный Никифору Фоке или Иоанну Цимисхию, он мог бы повести легионы в бой — не впервые в Византии вспыхивает восстание, всю жизнь она существовала на вулкане.

Но такого императора, такого полководца не было; на престоле сидели Василий и Константин, а подле них был и все вершил за них проэдр Василий.

Это было невероятно и удивительно: Василию минуло двадцать лет, Константин был на три года моложе его. Оба они, а уж во всяком случае старший, Василий, должны были взять в свои руки всю полноту власти, управлять Империей.

Проэдр Василий не мог этого допустить, ибо знал, что, если Василий и Константин возьмут в свои руки управление Империей, ему навсегда придется распрощаться с мечтами о короне, а может быть, и покинуть Большой дворец.

И проэдр действует — синклит и сенат делают лишь то, чего хочет проэдр Василий. Василий и Константин сидят на троне, но Империей правит регент, проэдр Василий.

Для этого словно бы есть причины: император Василий не женат и не собирается жениться, не ест мяса, не пьет вина, а непрерывно соблюдает пост, молится вместе со своими монахами, священниками, клиром [173]… Где уж ему править Империей.

Константин, младший из императоров, полная противоположность своему брату, — этот дни и ночи пьет, проводит время исключительно с гулящими девками. Не в Большом дворце, а в кабаках на Перу искали императора, если он бывал нужен.

Проэдр Василий, имея за своей спиной таких императоров, всячески потворствовал первому в молитвах, второму в разгуле, сам же упорно шел к своей цели: сын императора Романа I Лекапина и славянки-рабыни, оскопленный своим же отцом, мечтал сесть на Соломонов трон.

Однако кольцо вокруг Константинополя стягивалось. Это понял наконец и проэдр.

После смерти Цимисхия и провозглашения императорами Василия и Константина Феофано жила, как вдовствующая василисса, во Влахерне, часто наведывалась к своим сыновьям в Большой дворец, иногда проэдр даже советовался с нею, считая, что она ему не опасна.

На самом же деле Феофано не могла простить проэдру Василию измены, мечтала отомстить ему, выгнать его из Большого дворца, уничтожить. Она упорно, хитро, коварно шла к этому.

Проэдр ошибался, думая, что Феофано успокоилась и удовлетворилась участью вдовствующей василиссы. Феофано в то время еще не было полных сорока лет, она была красива и знала цену своей красоте; кровь бушевала в ней, как в каждой женщине, которая переступает последнюю ступень своего расцвета и уже ощущает суховей близящейся старости. Феофано была способна на самый отчаянный, пускай последний, но решительный шаг.

И Феофано его делает; среди множества людей, встречавшихся ей в жизни, она умела выбирать самого смелого и самого сильного — впрочем, возможно, ее несравненная, божественная красота делала ее избранников смелыми, сильными, безумными в их порывах!

Так, опираясь на чужую силу, она и шла дорогами жизни, вместе с избранными ею любовниками побеждала, всегда достигала своей цели, чтобы расплатиться за это изменой, а потом начинать снова и снова…

Теперь Феофано предпринимает последнюю, страшную попытку. Как женщина она не могла жаловаться — и в Армении, и ныне в Константинополе неистовая вдова удовлетворяла свою страсть: этериот, охранявший по ночам ее палату, не был скопцом и умер бы, не выдав тайны Влахерна.

Феофано тонко ведет игру, — всем известно, что сразу же после смерти Никифора Иоанн выслал ее на Прот, потом в Армению. Теперь, когда не стало Цимисхия, Феофано все чаще и чаще называет его врагом, а Никифора своим верным другом, время от времени ходит в храм Апостолов, где в склепе рядом с телом великого Константина лежит обезглавленный труп Никифора, — и в этом ничего удивительного нет, она была его женой до последнего дня жизни.

Не забывает она и о сыновьях — Василии и Константине. Ей дозволено посещать Большой дворец, Феофано часто бывает там, заходит к старшему сыну, Василию. Он молится со своими монахами, Феофано же слово за слово постепенно разжигает в нем жажду власти и славы, вызывает ненависть к проэдру Василию.