Владимир, стр. 54

— Хорошо задумал, княже, — раздаются голоса в палате, — но как это выполнить?

— Скоро осень, — отвечает Владимир, — и вой верхних земель уже не смогут попасть на Волок. Что ж, я пошлю их в поле, там они и пробудут, станут копать рвы, насыпать валы.

Новгородские воеводы, сидящие тут же, в палате, поддерживают князя — лучше уж перезимовать в полянской стороне, чем пробираться по осенним рекам и болотам на север. Они и не помышляют о том, что воинам верхних земель, да и им самим придется, как то случилось позднее, сидеть в поле за Киевом долгие годы…

А мужи Горы молчат: им не жаль воинов верхних земель, из которых многие полягут на валах и во рвах в поле, но они знают, что эту большую полунощную рать придется одевать и кормить, — мужи Горы молчат, им жаль одежды и хлеба.

Князь Владимир понимает, почему молчит Гора, ему невыразимо тяжело оттого, что мужи, над которыми висит постоянная опасность с юга и востока, не думают о том, как избежать брани и защитить всю землю, а пекутся только о своем богатстве.

— Дружина моя! — с болью говорит князь. — Не об одном городе Киеве думаю, а обо всей Руси… По закону отцов все земли платят Киеву дань, валы вдоль земли воздвигать станут все племена.

— Мы, княже, не против того, — сразу веселеют лица, — пускай все земли строят валы, копают рвы, пошлем и рать в поле.

Трудно приходится Владимиру: ненадежна, не сплочена не только Гора — нет ладу во всех землях Руси. И молодой Святославич не скрывает этого.

— Воеводы и бояре, мужи мои! — обращается князь Владимир к дружине. — В то время, когда шла усобица на Руси, вы сами знаете, польские князья взяли города наши Перемышль и Червень, захватили много русских земель. Ныне были у меня мужи нарочитые — радимичи и вятичи отказались платить дань городу Киеву…

О, как сразу зашумела Золотая палата, какой гул и рев Поднялись в ней! Отказались платить дань? Откуда же князь Владимир возьмет золото, серебро, хлеб, меха, чтобы Давать все это Горе, воеводству, гридням?

Князь Владимир встал, поднял руку.

— Потому думаю я, мужи мои, что должен весной идти в земли радимичей, вятичей, а, там — до Итиль-реки, к черным булгарам, и дальше на Тмутаракань, чтобы устроять землю, беречь Русь.

Палата молчит: тут сидят мужи, которые помнят князей Игоря, Ольгу, Святослава, они знают, как трудно приходилось, когда устроялась Русь.

А князь Владимир, который тоже знает, какая гроза надвигается на Русь, видит, как много еще надо пролить крови, стоит спокойный, только слишком бледный, и говорит:

— Должен идти стезей отца моего Святослава, должен устроять, защитить, сделать единой Русь.

2

Князь Владимир не только велит строить валы в поле, в один из ближайших дней он с небольшой дружиной выезжает из Киева, переправляется через Днепр, оставляет по правую руку Соляной путь и едет прямо через погосты в Басане, Бобровицких гонах [166] и Носовом на Нежатые Нивы.

Он не спешит. Стоит предосенняя пора, доцветают травы, седые нити ковыля обвивают все вокруг, под самыми ногами испуганно кричит и удирает, заманивая все дальше и дальше, коростель, далеко в поле гордо выступают, пасутся драхвы. У небосклона, словно облачко, пробегает табун диких коз, — любо ехать в такое время по степному приволью, вдыхать сладкие, слегка терпкие запахи цветов и трав…

Воины поют:

Геи, в поле, гостинец темнеет, Гостинец темнеет, могила чернеет, А на той могиле да кости белеют… Геи да гей!

За Нежатыми Нивами князь Владимир сворачивает к Сейму, долго едет вдоль его крутых берегов, густо поросших вековыми дубами, высокими соснами, а у самой воды — вербами, лозой.

Тут уже стоят воины, пришедшие из-за Волока, их воеводы и тысяцкие ждут князя, вместе с ним идут по берегу Сейма, советуются, где и как насыпать валы, где гатить болота, где срезывать косогоры, где ставить города.

Впрочем, выбирать места для городов не приходится. Повсюду над Сеймом городища: Рыльское, Путивль, Хоробор, а дальше на Десне новый город Северский — давно стоят, как крепости, в поле. Князь Владимир велит насыпать валы между этими городищами, а города ставить там, где когда-то сидели каждый со своим родом старейшины.

Люди радостно встречают Владимира, давно уже они не видели здесь князей, хорошо делает киевский князь, что насыпает валы в поле, а городища превращает в города — житья уже не стало от орд, налетают без конца из степей. Все встанут рядом с полками, будут копать рвы, гатить болота, насыпать валы, не кого-нибудь, а себя охранять станут. Слава князю Владимиру!

Воины поют:

Гей, из поля, поля туча налетает, То не черная туча — орда наступает, Бросил рало ратай, а меч вынимает, Гей да гей!

Останавливается князь Владимир и на крутой излучине реки Удай, где издавна купцы, едущие с Днепра на Итиль-реку, перетаскивают свои лодии, велит строить город Переволок, потом едет в Пирятин, заезжает в Переяслав, вдоль Супоя направляется к Мажевому, останавливается на высоких холмах за Песоченем.

Днепр! Тут окончится вал, начавшийся от нового города Северского, он защитит Киев с востока; здесь уже роют пески воины, стоявшие под Родней, на той стороне Днепра видна на высокой горе крепость.

Князь Владимир с дружиной прямо на конях переплывают Днепр, но не сворачивают в Родню — князю неохота видеть черные обгорелые стены, двор, где закончил свой бесславный путь князь Ярополк, он сворачивает налево от родненских гор, едет вверх по реке Роси; тут вырастет еще один вал, который защитит город Киев с юга.

Кони тихо брели по высокой траве вдоль Роси. Широкая, тихая, спокойная, вырвавшись из узких каменных берегов, катила она воды свои к старшему своему брату Днепру; тут, в ее устье, после долгого пути от порогов, всегда отдыхали киевские купцы, заморские гости; на правом берегу давно поселились, построили свои городища мирные ордынцы — черные клобуки. [167]

Князь Владимир ехал впереди дружины и любовался Росью, лугами, голубым бездонным небом. Позади него, сдерживая коней, воины допевали песню:

Гей, в поле, поле гостинец темнеет, Гостинец темнеет, могила чернеет, А на той могиле да кости белеют… Гей, да гей, да гей!!

3

Но не только землю свою оглядывал и жаждал защитить князь Владимир — он ехал туда, куда звало его сердце.

Теперь едучи вдоль берега Роси, он вспоминал давнюю, последнюю беседу с отцом, князем Святославом, который говорил ему:

«— Запомни, что мать твоя Малуша, Малка — рабыня, но никогда не стыдись этого, сын. То не клеймо, а любовь и честь моя. — Отче, где теперь мать моя Малуша? — спросил тогда Владимир.

Отец ответил: — Малуша жила в селе Будутине, куда выслала ее княгиня Ольга. Там она родила тебя, я не мог вернуть ее, привезти в Киев, пока была жива княгиня… Но, умирая, мать позволила привезти ее.

— Привези, дай мне мать, отче! — попросил тогда юный Владимир.

— Ладно, сын, все сделаю, привезу твою мать, — пообещал князь Святослав.

г А еще через несколько дней, прощаясь с сыном на берегу Почайны, князь Святослав сказал:

— Я искал свою любовь, а твою мать — Малушу, но не нашел ее. Прощай, сын, и прости меня, отца твоего!»

Как давно-давно миновал день, когда князь Святослав прощался с ним на берегу Почайны: ветер надувал ветрила на лодиях, снаряженных плыть до далекого Новгорода, на Горе ржали кони, князь Святослав собирался в последний поход на Дунай.

И вот спустя долгие годы, князь Владимир, миновав Родню и побывав в Хмельной, Гуте, Межречье, выехал из лесу, остановил коня, увидел снова Рось, плескавшуюся среди высоких серокаменных берегов, долину, разостлавшуюся справа, село, что раскинулось среди скал, косогоров, лесов.

Будутин! Таким и представлял себе княжеское село Владимир: несколько десятков хижин в Долине, а повыше, на холме, два терема — там, должно быть, живут посадник княжий и воевода; десяток землянок поближе к Роси, старая, полуразвалившаяся хижина в кустах у самой реки — все было в Будутине, как и в других княжеских селах.