Владимир, стр. 39

Княгиня Юлия сама гасит свечи. На прохладной простыне так вольготно уставшему в походе телу. А рядом — тепло щек, горячие губы.

В палате тихо. Тишина по всей Горе. В эту ночь городская стража не бьет в била, она пристально смотрит на огни, горящие вдалеке у Вышгорода и на Черторое.

2

Каждый человек за свою долгую жизнь узнает увлечение и разочарование, горе и утешение, любовь и ненависть, несчастье и счастье — такова жизнь, таков человек.

Гридню Туру суждено было познать в жизни только одно — горе. В раннем детстве остался он сиротой и пошел искать счастья в город Киев, где и стал служить отроком в княжьей дружине. Двадцать лет был гриднем у князя, не имел за это ни благодарности, ни доброго слова. Наконец выгнали его ярополковцы из дружины, и остался он, аки пес, голодный и убогий, не имея своего уголка на земле.

Впрочем, гридню Туру суждена была любовь — такая глубокая, какой, должно быть, никто не испытал, но и несчастная, горькая, как ни у кого на свете.

Он полюбил ее — робкую, простую, бедную унотку [139] — в тот День, когда увидел впервые, и, видать, потому, что сам был бедным, простым и еще более робким, — не сказал ей об этом.

А позднее Тур уже ничего не мог сказать унотке: на его глазах зародилась и расцвела любовь Малуши и княжича Святослава, а он, бедный гридень Святослава, ужаснулся, отступил, думал даже, что ему и жить не стоит.

Оказалось, что жить ему было нужно, потому что любовь Малуши принесла ей только горе, а княжичу Святославу несчастье — княгиня Ольга выгнала ее непраздную [140] в далекий Будутин, ни у Святослава, ни у нее не было даже надежды свидеться… Как же мог гридень Тур уйти со своим горем из жизни, когда такое же горе, а может и более страшное, было у Малуши, его любимой?!

Так он и жил дальше, — любовь оставила незаживающую рану в его сердце, и в нем родилось желание спасти Малушу, помочь ей во что бы то ни стало. И он спасал, помогал ей, вместе с Добрыней отвез в Будутин, узнавал у Добрыни, как она там живет, знал, когда Малуша родила сына Владимира, видел ее дитя на Горе и любовался им; узнав, что князь Святослав посылает Добрыню искать Малушу, поехал с ним до самой Роси, в Будутин, но только они не нашли ее там — умерла, должно быть, Малуша.

Именно поэтому решился тогда Тур на один шаг, немила ему стала княжеская дружина, у него ничего уже не оставалось на свете… И он, часто встречая на Подоле христиан, задумался над тем, что они говорили: у человека нет и не может быть счастья на земле, счастье может прийти только после смерти. Счастье после смерти, рай небесный, где не будет ни богатых, ни бедных, — все это впервые согрело измученную душу человека, у которого ничего и никогда в жизни не было. И гридень Тур пошел и принял крещение в церкви над Почайной.

Облегчило ли это душу Тура? Кто знает, он и сам, должно быть, не смог бы ответить на этот вопрос. В иные часы, слушая пламенные слова священника, погружаясь в пение молитв, отбивая поклоны тому, которого он не знал, но которому хотел верить, Тур забывал о своем горе, о мирской суете сует.

Как же он обрадовался, когда туда вскоре пришла и Малуша, — значит, и у нее ничего не осталось в жизни, раз она попала сюда, в церковь над Почайной! Так сплелись две разбитые судьбы, все утратившие на земле и уповавшие только на небо.

Но пока Тур был жив, он продолжал любить Малушу, и не только ее — он любил князя Святослава, а когда думал о сыне Святослава и Малуши Владимире, Туру, который уже поседел и сгорбился, казалось, что это словно его сын…

А думать о Владимире приходилось все больше и больше.

Встречаясь в церкви над Почайной либо где-нибудь на работе они редко говорили о Владимире и Святославе — то была глубокая и наболевшая рана обоих сердец.

На Горе, в дружине, особенно же на Подоле, в Оболони, в городах и селах, где часто вместе с другими гриднями бывал Тур, он видел, как люди ненавидят Ярополка, часто слыхал добрые слова о князе Владимире, которого люди называли сыном рабыни, только не знали, кто его мать и где она.

Тур радовался, слыша такие слова, — нет, не напрасно жила милая его сердцу Малуша. Он гордился, что в великом своем горе нашел силы поддержать ее, гордился, что один на всем свете знает и хранит ее тайну, великую тайну Русской земли.

Когда же Тур узнал, что Ярополк убил своего брата Олега, потом стал собирать новую дружину, а отцовских гридней выгнал с Горы, то понял, какое зло тот замыслил.

Он рассказал об этом Малуше в ту ночь, когда она разговаривала со своим отцом Микулой, и видел, какая ненависть к Ярополку засверкала в ее глазах, как задрожала она всем телом. С этой минуты он возненавидел Ярополка вместе с нею. Но что мог сделать бывший гридень, у которого отняли даже меч и щит, могущественному князю?

Однако выходило, что человек с поля, ненависть которого закалена любовью, может сделать очень много. Тур был не одинок.

В городе Киеве множество людей ненавидело князя Ярополка так же, как гридень Тур. Человек с поля, не знавший, где провести ближайшую ночь, он ходил теперь по Подолу, по Оболони — там поможет срубить дерево, там поработает у какого-нибудь скудельника, там помнет кожу за кусок хлеба, за скудный ночлег.

И во время этих странствий Тур узнал много такого, о чем даже не мог и думать, когда был в княжьей дружине, имея каждый день борщ, кашу, кус мяса да еще и жбан меда.

Темная ночь. На Подоле и Оболони не видно ни огонька, на сером небе высится черная, похожая на каменную скалу Гора, все в Киеве спит, отдыхает, только где-то вдалеке, у Вышгорода, горят огни — там стоит со своими воинами князь Владимир. На эти огни смотрят Тур и еще несколько человек, что сидят у хижины на Подоле.

— Уже Ярополк со своими боярами наложили жажели на выи наши, великую пагубу и гнесь нам творят. Мрем от глада, не токмо говядины, давленины [141] не видим, рубища носим на чересах, на пепле спим, яригой [142] укрываемся, — говорит человек с глубоко запавшими глазами, скулы его напоминают высохшие кости, руки похожи на узловатые корни.

Тур знает этого человека: это Давило, убогий смерд, жил он много лет за Горой в хижине, имел там клочок земли, тяжко трудился, кормил жену и детей.

Ныне воины Ярополка снесли его хижину, на земле Давилы выкопали ров. Вот и пошел он с женой и детьми на Подол, вырыл землянку на склоне у Днепра — задушный [143] человек.

Из темноты доносится другой, хриплый голос, то и дело прерывающийся от сухого кашля:

— И что уж они сотворили? Подойдешь к реке — остановят: давай побережное, перевезут через реку — возьмут перевозное, дойдешь до города — остановят у заставы, перейдешь мост — берут мостовщину, [144] впустят в ворота — возьмут мыто, [145] на Гору — возьмут явленное, на весы положат — померное…

— Разбойник грабит крадучись, а они хвалятся своей татьбой, умножают и умножают скотницы, [146] силой все у нас отбирают…

Догорают огнища в стане князя Владимира. Низко под небосклоном висит, но уже скоро спрячется за тучу вечернее солнце. Где-то далеко за левым берегом в поле прорезывают небо слепящие зарницы. Вверху переливается, мерцает Волосинь. [147]

У стены хижины тихо. Люди говорят шепотом — может, где-нибудь близко стоит в темноте тиун, ябедник, а то и наушник княжий.

— И уж добра нам от Ярополка не ждать, — говорит все тот же Давило. — Зла Гора, а он еще злее, с Владимиром, видать, нам лучше будет, наш это князь.