Святослав, стр. 247
8
Какая это была битва? Десятая? Двадцатая? Разве сочтешь?
Месяц уже делает второй круг, где-то дозрели нивы, где-то падают на землю плоды, где-то поспели овощи…
И где— то тихо: можно стать в поле, говорить полным голосом, петь, смеяться…
Кто сказал, что можно смеяться? Русские вой гибнут на поле за Доростолом, гибнут в городе от голода и болезней, в городе на деревьях нет уже ни листочка, на земле ни травинки. Но и это не спасет — вокруг смерть, одна смерть.
Император велел взять и привести к нему пленников. Пусть скажут, чем живут русы, где берут силы, сколько их, долго ли еще смогут держаться.
Пленных привели. Император думал, что их много, потому что вел их, окружив кольцом, большой отряд. Но когда отряд приблизился к императору и бессмертные, разорвав кольцо, расступились, император увидел, что там стоит лишь один человек.
Кто знает, сколько было ему лет. Острые плечи убеждали, что этому мужу пришлось много и тяжело потрудиться на своем веку. Длинные черные усы спадали почти до самой груди, но бледное без морщин лицо, сверкающий взгляд красноречиво свидетельствовали о том, что человек еще молод, что ему жить бы да жить…
Из одежды на пленнике остались только простые, полотняные короткие штаны на ременном пояске, да и то такие изодранные, что сквозь них просвечивало тело. Голая грудь была в нескольких местах порублена, у сердца зияла глубокая рана.
Но он, казалось, забыл о ранах и бесстрашно смотрел на императора и его воинов. Что-то перекипело, переболело уже в его душе, будто он переступил за черту жизни и не ведал больше страха, он даже улыбался.
Император вскипел.
— Спроси, — сказал он толмачу, который стоял рядом, — чего он улыбается?
Толмач поспешил сказать пленнику, что от него хотят, объяснив ему и то, перед какой высокой особой он стоит…
Пленник что-то крикнул в ответ на слова толмача и засмеялся.
— Что он говорит?! — завопил Цимисхий.
— Он говорит, великий василевс, что видел… Толмач замялся.
— Что? Что? — еще громче крикнул император.
— Он говорит, будто видел мертвых князей, но живого императора еще не видел. Потому и смеется…
— Проклятый тавроскиф, — взвизгнул император, — он дорого заплатит за свои слова!… Спроси у него, сколько войска осталось у князя Святослава.
Пленный ответил:
— У ромеев много войска, но у князя Святослава вдвое больше…
— Пусть скажет, сколько именно.
— Сколько звезд на небе…
Император бесновался — пленник ничего не боялся, смеялся над ним.
— Спроси у него, велик ли голод в Доростоле, есть ли у ру-сов хлеб, мясо, вино…
Пленнику перевели, что интересует императора.
— Знаю, знаю, — промолвил тот и медленно, облизав языком запекшиеся губы, продолжал: — О, у нас в Доростоле всего хватает — хлеба, мяса, молока, вина… всего вдоволь, вдоволь… Пусть бы лопнул этот ваш император!
Это были последние слова пленника из Доростола. Сердце его не выдержало. Подогнув колени, он упал на землю…
А у стен Доростола уже слышались шум и крики — русские вой выбежали из ворот, чтобы завязать новую битву. Ринулись к стану ромеев, подняли переполох, захватили немало харчей: муки и мяса. Прикрывшись щитами, стали отходить. Мука и мясо! Разве в этих ужасных битвах они не приближали победы?
И вдруг случилось то, чего вой, которые только что проливали свою кровь, отдавали жизнь на поле перед Доростолом, не могли даже представить. Когда они, повесив на спины щиты и отбиваясь копьями, стали отходить и уже приближались к широко раскрытым воротам города, эти ворота внезапно закрылись.
На поле поднялся невероятный крик. Вой стали стучать и бить в ворота, но никто не отвечал. Они попытались кричать лучникам и пращникам, стоявшим на стенах, но те, казалось, сами там с кем-то боролись. Пробиваться к южным или северным воротам Доростола нечего было и думать — оплиты роме-ев и бессмертные обступали войско князя Святослава. Смерть? Страшная смерть у самых стен Доростола?
К счастью, это длилось недолго. Вой у стен видели, как вздрагивают от ударов ворота, словно кто-то изнутри пытается их отворить. Так же внезапно ворота распахнулись, и вой густым потоком, все еще сдерживая и отражая натиск позади себя, стали вливаться в город.
Тогда все услышали о страшной измене, которая здесь готовилась.
В то время когда за городом, на поле, шла лютая сеча, кто-то запер изнутри ворота крепости, чтобы отрезать путь войску князя Святослава, чтобы оно погибло под стенами Доростола.
К счастью, вой, стоявшие на стенах, тотчас заметили это и поняли, что случилось. Мигом кинувшись вниз, они схватились у ворот с изменниками — кого порубили, кого связали. Это были болгарские боляре, а вел их за собой великий болярин Мануш.
Когда сумерки окутали Дунай и стены Доростола, князь Святослав повелел привести из поруба в хоромы кмета измен-никоз-боляр. Княжьи вой отперли тяжелые ворота поруба и повели боляр по улицам Доростола.
Провести их оказалось нелегко. Когда вой, окружив боляр, вели их по узким улицам Доростола и по площади, было уже темно и, казалось, никто не знал и не мог разглядеть, кого ведут среди ночи русские вой. Но повсюду, где они проходили, неслись не только угрозы по-русски и по-болгарски, но не раз летели в боляр и камни. Трудно было привести боляр живыми в дом, где обычно чинил суд кмет.
В эту ночь суд здесь чинил не кмет — он со своей дружиной был там, где темнел на равнине за Доростолом лагерь императора Византии. Когда боляре стали вдоль стен светлицы, а некоторые и посреди нее, из дверей, которые вели в покои кмета, вышел князь киевский Святослав.
Переступив порог, князь остановился и обвел взглядом светлицу. Кое-кого он узнал: великого болярина Мануша, до-ростольских и окрестных придунайских боляр Горана, Радула, Струмена.
Князь Святослав не заставлял никого из них служить ему. Напротив, все они сами один за другим приходили к нему и клялись в верности и любви. А великий болярин Мануш при— ¦ был к князю якобы по велению самого кесаря Бориса.
Сейчас боляре молчали, исподлобья поглядывали на князя Святослава. В их глазах светилась открытая ненависть, руки сжимались в кулаки.